Неточные совпадения
Проблема религии, поставленная «трансцендентально»,
быть может, всего удобнее вводит в философию религии, причем она представляет собой полную аналогию основным
проблемам, исследованным в трех критиках: Канта.
С таким же правом, как относительно науки, этики и эстетики, может
быть поставлена и трансцендентальная
проблема религии.
В своем отношении к общей
проблеме религии Кант
был ослеплен и загипнотизирован собственной религиозной доктриной и потому не мог посвятить трансцендентальному исследованию этой
проблемы того внимания, которого именно от нею требовала бы логика трансцендентализма и простая последовательность.
В замкнутом субъективизме, имманентизме и психологизме неповинна поэтому даже и эта религия, как бы ни
было скудно ее положительное учение о Боге [На это справедливо указывает Гартман, у которого вообще мы находим чрезвычайно отчетливую постановку
проблемы религии в ее общей форме: он устанавливает, что «всякий объект религиозной функции
есть бог; бог
есть не научное, но религиозное понятие; наука может заниматься им, лишь поскольку она
есть наука о религии.
Если бы он совершил первое, он перестал бы
быть религией: но так как он делает последнее, он остается религией и лишь ставит нам
проблему, как возможно обожествлять ничто» (E. Hartmann. Die Religion des Geistes, 3-te Aufl., 4–5).
Впрочем, поскольку «духовное знание»
есть действительно знание, т. е. методически совершающееся развертывание
проблем, утончение наблюдений, обогащение, усовершенствование, упорядочение опыта, постольку оно еще относится к области знания, имманентной этому миру.
Они
будут правы в своем упреке, если только и сами не
будут забывать, что в этих понятиях и для них самих не содержится никакого определенного смысла, — он вкладывается только данной философемой; другими словами,
проблема трансцендентного (и соотносительного с ним имманентного) представляет собой последнюю и наиболее обобщающую
проблему философии и, следовательно, уже включает в себя всю систему.
Трудность философской
проблемы догмата и состоит в этой противоречивости его логической характеристики: с одной стороны, он
есть суждение в понятиях и, стало
быть, принадлежит имманентному, самопорождающемуся и непрерывному мышлению, а с другой — он трансцендентен мысли, вносит в нее прерывность, нарушает ее самопорождение, падает, как аэролит, на укатанное поле мышления.
Разумеется, философия неизбежно стремится при этом к абсолютному, к всеединству, или к Божеству, насколько оно раскрывается в мышлении; в конце концов и она имеет своей единственной и универсальной
проблемой — Бога, и только Бога, она тоже
есть богословие, точнее — богоискание, богоисследование, богомышление.
Amor intellectuales ведь в том и осуществляется, что предмет его становится
проблемой для мысли; это
есть пафос исследования.
Предмет ее стремления находится за пределами ее обладания,
есть «ewige Aufgabe» [Вечная
проблема (лат.).
Откровения же философии
суть для нее лишь темы и
проблемы, ранее критического исследования не имеющие никакой философской значимости.
С догматом, который сразу дан в принудительной законченности, нечего делать философскому мышлению, он его связывает; он должен
быть с полной философской искренностью превращен в
проблему философии, в предмет ее исследования.
Христианская философия
есть философствование христиан, которые стремятся философски осознать свое религиозное бытие, подобно тому как и всякая философия
есть философия кого-нибудь и о чем-нибудь, а «философия вообще»
есть призрак и предрассудок, гегелевский фантом [Подробнее
проблему соотношения «философии вообще» и «философии о чем-нибудь» Булгаков развивает в «Философии хозяйства» (М., 1990.
Дело в том, что наука строится по известным заданиям, она ставит себе лишь определенные
проблемы, а соответственно сосредоточивает и свое внимание лишь на известных явлениях, отметая другие (напр., очевидно, что вся религиозно-историческая наука при ее основоположном и методическом рационализме строится на принципиальном отрицании чуда, и поэтому все элементы чудесного в религии, без которых,
быть может, нельзя и понять последнюю, она относит к области легенд и сказок).
Антиномия не означает ошибки в мышлении или же общей ложности
проблемы, гносеологического недоразумения, которое может
быть разъяснено и тем самым устранено.
Ибо, если
есть область, в которой неадекватность мышления своему предмету ясна уже в самой
проблеме, то это, конечно, религия, опирающаяся на единство трансцендентного и имманентного.
Попытка во что бы то ни стало осилить рационально недомыслимую тайну Божества в мире, сделать ее понятной неизбежно ведет либо к противоречиям, либо же к явному упрощению и снятию
проблемы (как в монизме); вот почему непротиворечивой рациональной метафизики, имеющей дело с предельными
проблемами мирового бытия, никогда не бывало да и
быть не может.
В споре между Платоном и Аристотелем, по существу,
была поставлена основная
проблема космологии — о софийности твари.
Учение Мальбранша, несомненно, очень глубокое и правильное, по своему устремлению представляет собой как бы доказательство от противного в пользу гносеологии софийной.]
есть только одна из
проблем, входящих в состав общего вопроса о софийности мира.
Туман, конечно, не случайно клубящийся именно около этой стороны теургической
проблемы и заволакивающий действительные ее очертания, должен
быть с особенной настойчивостью рассеян.
Невольно возникает вопрос:
быть может, именно здесь, в природе отношений, существовавших между культом и искусством, и разрешалась религиозная
проблема искусства, и искусство,
будучи храмовым, тем самым
было и теургическим?
Для того чтобы жизненно осознать
проблему теократии,
быть может, надо временно лишиться теократических видимостей или прообразов, оказаться поставленным лицом к лицу пред властью в ее человеческом образе, в ее природной «звериности».
Проблема не
была выявлена и поставлена во всей остроте, она маскировалась некоторой гетерономией общественности, подчиняемой нормам религиозного характера.
Каково
было до сих пор отношение исторического христианства к
проблемам общественности?