Неточные совпадения
Как известно, главная мысль Шлейермахера состоит в том, что собственная область религии
есть чувство, которое
по природе своей религиозно.
По своей интуитивной основе философия сближается с искусством, интуитивная
природа которого не вызывает оспаривания, философия
есть искусство понятий.
Павла о естественном богосознании язычников, ибо философия
есть «языческое», естественное, имманентное богосознание и самосознание: «Когда язычники, не имеющие себе закона,
по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон.
«Это чудо
есть единое, которое
есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его
природа такова, что она
есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее;
по отношению к таковому мы
по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его
природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле
есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может
быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом;
по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной
природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не
есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
«Нет такой
природы (
по свидетельству ап. Иоанна), для которой Бог
был бы видим [Ориген ссылается на слова ап. Иоанна: «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, Сущий в недре Отчем, Он явил» (Иоан. 1, 18).
См. также Первое послание ап. Иоанна (4, 12–15).]; апостол не говорит, что Бог,
будучи видим
по своей
природе, недоступен только зрению слабейшей твари, но что,
по самой своей
природе, Он не может
быть видим» [Ibid., § 8.].
Не знаю, возможно ли сие
природам высшим и духовным, которые,
будучи ближе к Богу и озаряясь всецелым светом, может
быть, видят Его, если не вполне, то совершеннее и определеннее нас и притом,
по мере своего чина, одни других больше и меньше»» [Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Константинопольского, изд. 3‑е, часть III. M., 1889, стр, 14–15.].
Притом и самое сотворение наше
есть верх благости» [Иб., 21.]. «Поелику всякая разумная
природа хотя стремится к Богу и к первой причине, однако же не может постигнуть ее,
по изъясненному мною; то, истаивая желанием, находясь как бы в предсмертных муках и не терпя сих мучений, пускается она в новое плавание, чтобы или обратить взор на видимое и из этого сделать что-нибудь богом, или из красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого не потерять из виду Бога.
Поэтому должно думать, что каждое в отдельности из того, что говорится о Боге, означает не то, что Он
есть по существу, но показывает или то, что Он не
есть, или некоторое отношение к чему-либо из того, что Ему противопоставляется, или что-либо из сопровождающих Его
природу или деятельность» (27–28).
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого
есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет божественной
природы; он
есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в том смысле, что он
есть первое и совершеннейшее творение Божие,
по образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
«Поэтому должна
быть принята такая причинность, чрез которую нечто совершается, без того, чтобы эта причина не определялась далее еще через какую-либо предшествующую причину
по необходимым законам, т. е. через абсолютную спонтанность причин, которые бы от себя начинали ряд явлений, протекающих
по законам
природы, следовательно, трансцендентальную свободу, без которой даже в развитии
природы порядок явлений со стороны причин никогда не является полным» (370).
Мир и человек обожаются не
по силе тварной божественности своей, но
по силе «благодати», изливающейся в мировое лоно: человек может
быть богом, но не
по тварной своей
природе, а лишь «богом
по благодати» (
по известному определению отцов Церкви).
Таким исходным элементом для Когена является понятие бесконечно малого.] (
по выражению «Логики» Когена); однако коренная разница с Эккегартом в этом пункте, определяющая и ряд последующих различий, у Беме
будет в том, что у него мир возникает не параллельно с Богом, как Его необходимый коррелат, но в силу диалектики самого Бога или развития Его
природы.
Беме «запутывает само Божество в своеобразный природный процесс», и
природа для Беме
есть Бог не только в том смысле, что она
по своему положительному бытийственному содержанию коренится в Боге, но и в том смысле, что она
есть необходимое орудие Его самораскрытия или внутренней диалектики, «чрез нее Он живет», без этого «сам Бог не знает, что Он
есть» [Аврора, 344, § 17.].
Бемизм
есть динамический спинозизм, концепция же отношения Бога к миру у обоих одна и та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл
природу Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует
по одной только необходимости своей
природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все существует в Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни
быть представляемо; и наконец, что все предопределено Богом и именно не из свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной
природы Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
Тварная
природа,
по общему смыслу системы Беме,
есть последняя, наиболее периферическая форма откровения или божественного самопорождения.
Поэтому при противопоставлении творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о божественной основе мира, но об его тварной
природе:
есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их?
есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком смысле возможен?
Она всегда в себя все принимает, никогда, никаким образом никакой не усвояет формы, подобной в нее входящему; ибо она
по природе есть вместилище (έκμαγεΐον), приводимое в движение и оформляемое от входящего, и благодаря ему представляется в разные времена по-разному» (50 Ь-с).
Он чтит
природу твари, которая
есть ничто, больше собственной мощи, ибо хочет Себя в творении, в нем, — в другом, желая иметь друга, независимого
по отношению к Себе, хотя и всецело Ему обязанного бытием.
Не обладая вечностью
по своей
природе, София может находиться в плоскости временности,
будучи к ней обращена.
Типична в этом отношении полемика св. Григория Палимы (XIV в.), который отвергает астрологическую мировую душу, однако утверждая бытие ее в человеке: «Не существует какой-нибудь небесной или всемирной души, но единственно разумная душа
есть человеческая: не небесная, но свышенебесная, и не благодаря месту, но
по своей собственной
природе, как умная правящая сущность» (ού^εστι τις ουρανός, ή παγκόσμιος ψυχή, άλλα μόνη λογική ψυχή εστίν ή ανθρωπινή ουκ ουράνιος, αλλ' ύπερουράνιος, ου τόπω, αλλά щ εαυτής φύσει, άτε νοερά υπάρχουσα ουσία) Migne Patrol., ser. gr., t. 150, col. 1125, cap.
Основная идея оккультной философии — одушевленность всей
природы и отсутствие в ней чего бы то ни
было бездушного, внешнего или чуждого
по отношению к душе мира, совершенно правильна.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в силу своего религиозного коэффициента, а не
по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к тому преизобильному восприятию софийности
природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще людям духоносным и может
быть свойственно
природе человека.
«Все явления, — писал Лаплас, — даже те, которые
по своей незначительности как будто не зависят от великих законов
природы,
суть следствия столь же неизбежные этих законов, как обращение солнца…
В тотемах, гербах и священных образах символически выражается эта идеальная реальность рода:
есть волк не только как совокупность волков, но и как волчиность, и лев как львиность, и агнец как агнчество;
есть роза, цветущая в Софии, и лилия Благовещения;
есть злато, ладан и смирна, приличествующие для подношения Вифлеемскому Младенцу отнюдь не
по произвольному избранию, но
по внутренней
природе своей.
Материи не принадлежит и бытие, она
есть поистине не сущее (οίληθινώς μη öv), как изображение и призрак протяжения, стремление к бытийности (υποστάσεως εφεσις), не успокаивающееся в покое, незримое
по природе и убегающее от желающего видеть существующее, когда его не видят, исчезающее при всматривании, постепенно принимающее противоположные личины: большого и малого, недостаточного или избыточного, призрака, не убегающего и неустой чивого…
Будучи злы
по природе, они
были бы вечно злы, между тем «зло непостоянно», и «
быть всегда неизменным (ταϋτόν) свойственно только добру» (IV, 23) [Ср. там же.
«Итак, мыслимое
по противоположности с добром
по сущности не существует, так как что не существует само в себе, то не существует совсем: следовательно, зло
есть не бытие, а отрицание бытия. Мы понимаем зло не как нечто самостоятельное в нашей
природе, но смотрим на него, как на отсутствие добра» [См. Несмелое, цит. соч. 407–410, 500.].
По определению св. Максима Исповедника, «зло и не
было и не
будет самостоятельно существующим
по собственной
природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой сущности, или
природы, или самостоятельного лика, или силы, или деятельности, и не
есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во всем этом
по естественному усвоению; оно не
есть ни начало, ни средина, ни конец».
Следовательно, зло может существовать только до тех пор, пока существует бытие — благо, с уничтожением же блага — бытия должно уничтожиться и самое зло: bona tarnen sine mails esse possint, mala vero sine bonis esse non possint, quoniam naturae in quibus sunt, in quantum naturae sunt, utique bonae sunt» [Благо все-таки без зла существовать может, зло же без блага не может существовать, ибо все существующее
по самой
природе непременно
есть благо (лат.).] [De civ. Dei, XI, 16.
(Общение полов в браке само
по себе отнюдь не
есть осквернение, но для них, как имеющих
природу девственников, оно
есть осквернение, и они сознали в себе «род» свой и победили похоть тела.)
Федоровский «проект» одной своей стороной, именно поскольку он связан с хозяйственной «регуляцией
природы»,
есть экономический материализм, проведенный с такой решительностью, которая оказалась далеко не
по плечу Марксу.
Это сделалось неизбежным и даже вполне правомерным, как только
по тем или иным причинам
была нарушена искренность отношений между культом и искусством и в них проник расчетливый утилитаризм, одинаково чуждый
природе как религии, так и искусства.