Неточные совпадения
Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал
руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в двух комнатах. Теперь
профессор все пять получил обратно, расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес
руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
— Как же раньше я не видал его, какая случайность?.. Тьфу, дурак, —
профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, — гм… как же быть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее, подлую, жалко. Придется в
руках нести. — Он снял калошу и брезгливо понес ее.
Персиков ухватился одной
рукой за карточку, чуть не перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке было приписано кудрявым почерком: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый
профессор на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала «Красный ворон», издания ГПУ».
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол, и в кабинете появился необычайной толщины человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в
руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился
профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков онемел.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой конторы только несколько слов: «Государственное политическое управление сию минуту вызывает секретаря домкома Колесова в квартиру
профессора Персикова, с калошами», — и Колесов тотчас, бледный, появился в кабинете, держа калоши в
руках.
— Что вы скажете за кур, дорогой
профессор? — крикнул Бронский, сложив
руки щитком.
Пришлось вместе с
профессором Португаловым и приват-доцентом Ивановым и Борнгартом анатомировать и микроскопировать кур в поисках бациллы чумы и даже в течение трех вечеров на скорую
руку написать брошюру «Об изменениях печени у кур при чуме».
И дрожащею
рукой схватился
профессор за перила.
Жабы кричали жалобно, и сумерки одевали
профессора, вот она… ночь. Москва… где-то какие-то белые шары за окнами загорались… Панкрат, растерявшись, тосковал, держал от страху
руки по швам…
— Иди, Панкрат, — тяжело вымолвил
профессор и махнул
рукой, — ложись спать, миленький, голубчик, Панкрат.
Поэтому «Известия» и вышли на другой день, содержа, как обыкновенно, массу интересного материала, но без каких бы то ни было намеков на грачевского страуса. Приват-доцент Иванов, аккуратно читающий «Известия», у себя в кабинете свернул лист «Известий», зевнув, молвил: «Ничего интересного» — и стал надевать белый халат. Через некоторое время в кабинете у него загорелись горелки и заквакали лягушки. В кабинете же
профессора Персикова была кутерьма. Испуганный Панкрат стоял и держал
руки по швам.
— Да они что же, издеваются надо мною, что ли, — выл
профессор, потрясая кулаками и вертя в
руках яйца, — это какая-то скотина, а не Птаха. Я не позволю смеяться надо мной. Это что такое, Панкрат?
В кабинете
профессора, где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Персиков сидел, положив голову на
руки, и молчал.
Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к
профессору, хватая его за
руки и крича: «Убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте!» Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив палец крючочком, ответил, причем его глаза на миг приобрели прежний остренький блеск, напомнивший прежнего вдохновенного Персикова.
А. С. Таубер, — рассказывая о немецких клиниках, замечает: «Громадная разница в течении ран наблюдается в клиниках между ампутациями, произведенными молодыми ассистентами, и таковыми, сделанными ловкой и опытной
рукой профессора; первые нередко ушибают ткани, разминают нервы, слишком коротко урезывают мышцы или высоко обнажают артериальные сосуды от их влагалищ, — все это моменты, неблагоприятные для скорого заживления ампутационной раны».
Неточные совпадения
Вставал
профессор со стаканом красного вина, высоко подняв
руку, он возглашал:
Внизу, над кафедрой, возвышалась, однообразно размахивая
рукою, половинка тощего
профессора, покачивалась лысая, бородатая голова, сверкало стекло и золото очков. Громким голосом он жарко говорил внушительные слова.
Потом он долго и внимательно смотрел на циферблат стенных часов очень выпуклыми и неяркими глазами. Когда
профессор исчез, боднув головою воздух, заика поднял длинные
руки, трижды мерно хлопнул ладонями, но повторил:
— Я, — говорил он, — я-я-я! — все чаще повторял он, делая
руками движения пловца. — Я написал предисловие… Книга продается у входа… Она — неграмотна. Знает на память около тридцати тысяч стихов… Я — Больше, чем в Илиаде.
Профессор Жданов… Когда я…
Профессор Барсов…
В углу комнаты — за столом — сидят двое: известный
профессор с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной
рукой за стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит: