Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бархатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном воздухе, в спокойствии невидимых деревьев, в запахе земли. Ромашов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо
жарким дыханием. И бы-ла у него в душе ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым вёснам, тихая беззлобная зависть к своему чистому, нежному прошлому…
Много пробудили // Грез во мне былых // Эти переливы // Звуков удалых, // Сотен свеч возженных // Нестерпимый свет, // Скользко навощенный, // Блещущий паркет, //
Жаркое дыханье. // Длинных кос размах, // Тихая улыбка // В любящих глазах, // Груди волнованье, // Голос молодой, // Стана трепетанье // Под моей рукой, // Бешеного вальса // Страстная волна, // Ласковые взоры… // Все — она, она…
Неточные совпадения
Нет, тонкими ароматами этой удивительной почвы, питающей северные деревья и цветы рядом с тропическими, на каждом клочке земли в несколько сажен, и не отравляющей воздуха никаким ядовитым
дыханием жаркого пояса.
Деревья, как расслабленные, тяжело дремали, опустив свои размягченные жаром листья, и колосистая рожь стояла неподвижным зелено-бурым морем, изнемогая под невыносимым
дыханием летнего бога, наблюдающего своим
жарким глазом за спешною химическою работою в его необъятной лаборатории.
Слабый синий полусвет лился из прозоров между шторами и окном. Лихонин остановился посреди комнаты и с обостренной жадностью услышал тихое, сонное
дыхание Любки. Губы у него сделались такими
жаркими и сухими, что ему приходилось не переставая их облизывать. Колени задрожали.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим
дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли,
жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Ночи не дышали освежающим
дыханием, а плотно, точно трауром, одевали город
жаркими тенями.