Неточные совпадения
Если все сообразить и одно к другому прикинуть,
то выйдет, что все было еще гораздо
лучше, чем могло бы быть, и при этом не забывать, какое тогда стояло время.
Да и старший мой дядя — его брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной жизни, но для меня был источником неистощимых рассказов о Московском университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах
того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и
хороший актер-любитель, и в нем никогда не замирала связь со всем, что в тогдашнем обществе, начиная с 20-х годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
Но мелодрама для детей и народной массы — безусловно развивающее и бодрящее зрелище. Она вызывает всегда благородные порывы сердца, заставляет плакать
хорошими слезами, страдать и бояться за
то, что достойно сострадания и симпатии. И тогдашний водевиль, добродушно-веселый, часто с недурными куплетами, поддерживал живое, жизнерадостное настроение гораздо больше, чем теперешнее скабрезное шутовство или пессимистические измышления, на которые также возят детей.
Тогдашняя дирекция держалась очень
хорошей традиции; давать на Масленице в пятнадцать спектаклей лучшие наши пьесы старого репертуара и
то, что шло самого ценного за зиму из новых вещей — драматических и балетных.
Из них весьма многие стали
хорошими женами и очень приятными собеседницами, умели вести дружбу и с подругами и с мужчинами, были гораздо проще в своих требованиях, без особой страсти к туалетам, без
того культа «вещей»,
то есть комфорта и разного обстановочного вздора, который захватывает теперь молодых женщин. О
том, о чем теперь каждая барышня средней руки говорит как о самой банальной вещи, например о заграничных поездках, об игре на скачках, о водах и морских купаньях, о рулетке, — даже и не мечтали.
Он нашел мой план
хорошим и не выказал никакой обидчивости за
то, что я менял его на дерптскую знаменитость Карла Шмидта, которого он, по репутации, конечно, знал.
И в Казани и в Дерпте состоял при мне все
тот же крепостной служитель, Михаил Мемнонов, который в Дерпте находил свою материальную жизнь
лучше, чем мы, его господа, ходил кормиться к русскому портному по фамилии Петух и ел куда вкуснее и свежее, чем мы.
В подведении этих дерптских итогов я уже забежал вперед. Держаться хронологического порядка повело бы к лишним подробностям, было бы очень пестро, пришлось бы и разбрасываться.
Лучше будет разделить
то, о чем стоит вспомнить, на несколько крупных пунктов.
Дерпт, теперешний Юрьев, был в
то время,
то есть полвека назад, городком
лучше обстроенным и более культурным, чем все уездные города, в каких я тогда бывал, даже самые многолюдные и бойкие.
И тогда в Дерпте можно было и людям, привыкшим к комфорту более, чем студенческая братия, устроиться
лучше, чем в любом великорусском городке. Были недурные гостиницы, немало сносных и недорогих квартир, даже и с мебелью, очень дешевые парные извозчики, магазины и лавки всякого рода (в
том числе прекрасные книжные магазины), кондитерские, клубы, разные ферейны, целый ассортимент студенческих ресторанов и кнейп.
Он раньше, в Петербурге же, играл Хлестакова в
том знаменитом спектакле, когда был поставлен"Ревизор"в пользу"Фонда"и где Писемский (также
хороший актер) исполнял городничего, а все литературные"имена"выступали в немых лицах купцов, в
том числе и Тургенев.
Но больным Дружинина нельзя еще было назвать.
Хорошего роста, не худой в корпусе, он и дома одевался очень старательно. Его портреты из
той эпохи достаточно известны. Несмотря на усики и эспаньолку (по тогдашней моде), он не смахивал на отставного военного, каким был в действительности как отставной гвардейский офицер.
— Вы мне скажите,
хороший ли он человек? Коли человек он
хороший,
то ему многое можно простить.
С
тех пор я имел случай
лучше ознакомиться с русской драматической труппой Петербурга. Первая героиня и кокетка в
те года, г-жа Владимирова, даже увлекла меня своей внешностью в переводной драме О.Фёлье"Далила", и этот спектакль заронил в меня нечто, что еще больше стало влечь к театру.
Чернышев, автор"Испорченной жизни", был автор-самоучка из воспитанников Театральной школы, сам плоховатый актер, без определенного амплуа, до
того посредственный, что казалось странным, как он, знавший хорошо сцену, по-своему наблюдательный и с некоторым литературным вкусом, мог заявлять себя на подмостках таким бесцветным. Он немало играл в провинции и считался там
хорошим актером, но в Петербурге все это с него слиняло.
Один из братьев Рагозиных был и моим мировым посредником, сам
хороший, рациональный агроном, мягкий, более гуманный, с оттенком либерализма, который сказывался и в
том, что он ходил и у себя и в гостях в русском костюме (ополченской формы), но без славянофильского жаргона.
Рабовладельчеством мы все возмущались, и от меня — по счастию! — отошла эта чаша. Крепостными я не владел; но для
того, чтобы произвести даровое полное отчуждение, надо и теперь быть настроенным в самом «крайнем» духе. Да и
то обязательное отчуждение земли, о которое первая Дума так трагически споткнулась, в сущности есть только выкуп (за него крестьяне платили бы государству), а не дар, в размере
хорошего надела, как желали народнические партии трудовиков, социал-демократов и революционеров.
Мои временнообязанные получили даровую землю, только в недостаточном количестве — разница количественная, а не по существу. Прибавлю (опять-таки не в оправдание, а как факт), что они могли тут же арендовать у землевладельца землю по цене, меньшей
той, что с них потребовали бы"
хорошие"хозяева, а не молодой писатель, который так скоро стал тяготиться своей ролью владельца.
За бенефисный вечер Садовского я нисколько не боялся, предвидел успех бенефицианта, но не мог предвидеть
того, что и на мою долю выпадет прием,
лучше которого я не имел в Малом театре в течение целых сорока лет, хотя некоторые мои вещи ("Старые счеты","Доктор Мошков","С бою","Клеймо") прошли с большим успехом.
Бывали минуты, когда я терял надежду сбросить с себя когда-либо бремя долговых обязательств. Списывался я с юристами, и один из них, В.Д.Спасович, изучив мое положение, склонялся к
тому выводу, что
лучше было бы мне объявить себя несостоятельным должником, причем я, конечно, не мог быть объявлен иначе как"неосторожным". Но я не согласился, и как мне ни было тяжело — больному и уже тогда женатому, я продолжал тянуть свою лямку.
Когда к 1864 году он узнал, в каких денежных тисках находилось уже издание, он пришел ко мне и предложил мне сделать у него заем в виде акций какой-то железной дороги. И все это он сделал очень просто, как
хороший человек, с соблюдением все
того же неизменного джентльменства.
Он дельно и в
хорошем тоне составлял ежемесячное обозрение с такими подробностями и цитатами с польского, каких нигде в других журналах не появлялось, даже и в
тех, которые считались радикальнее во всех смыслах, чем наш журнал.
Наши личные отношения остались очень
хорошими. Через много лет, в январе 1871 года, я его нашел в Варшаве (через которую я проезжал тогда в первый раз) лектором русского языка в университете, все еще холостяком и все в
тех же двух комнатах"Европейской гостиницы". Он принадлежал к кружку, который группировался около П.И.Вейнберга.
Никогда, даже и в студенческое время, я не жил так молодо, содержательно, с такой
хорошей смесью уединения, дум, чтений и впечатлений от «столицы мира», которыми я не злоупотреблял, почему все, что я видел «по
ту сторону реки», делалось гораздо ярче и ценнее: начиная с хранилищ искусства и памятников архитектуры, кончая всякими зрелищами, серьезными или дурачливыми.
Я всегда любил
хорошую мелодраму и до сих пор
того мнения, что для народной массы такие зрелища весьма пригодны.
Когда кебмен предлагал нам прокатиться и, указывая на свою лошадь, говорит"
Хорошая лошадь, сэр!",
то слово horseвыходит у него орс, а не хорс.
Тогда, да еще при тогдашнем
хорошем курсе, жизнь в Лондоне не только казалась, но и была действительно дешева — дешевле парижской, если прикинуть к ней
то, что вам давали в Лондоне за
те же деньги.
Наружность Ледрю казалась в молодости эффектной, а тут передо мной был плотный, пожилой француз, с лицом и повадкой, я сказал бы, богатого рантье. Узнав, что я долго жил среди парижской учащейся молодежи, он стал говорить, что студенты, вместо
того чтобы ходить по балам и шантанам, готовились бы
лучше к революционному движению.
Этим способом он составил себе
хорошее состояние, и в Париже Сарду, сам великий практик, одно время бредил этим ловким и предприимчивым ирландцем французского происхождения. По-английски его фамилию произносили"Дайон-Буссико", но он был просто"Дайон", родился же он в Ирландии, и французское у него было только имя. Через него и еще через несколько лиц, в
том числе директора театра Gaiety и двух-трех журналистов, я достаточно ознакомился с английской драматургией и театральным делом.
Хорошая и доступная музыка входила сейчас же в ваш обиход, совсем не так, как в тогдашнем Париже. И легкий жанр сценической музыки Вена создала еще до
того, как Париж пустил в ход оффенбаховскую оперетку.
Но это был — по
тому времени — несомненный реализм на подкладке
хорошего литературного понимания.
В
тех маскарадах, где мы встречались, с ней почти всегда ходил высокий, франтоватый блондин, с которым и я должен был заводить разговор. Это был поляк П., сын эмигранта, воспитывавшийся в Париже, учитель французского языка и литературы в одном из венских средних заведений. Он читал в
ту зиму и публичные лекции, и на одну из них я попал: читал по писаному, прилично, с
хорошим французским акцентом, но по содержанию — общие места.
Тот Баумейстер, который позднее вдруг поднялся до положения первой силы труппы Бург-театра, тогда считался только
хорошей полезностью.
Суворин написал мне умное письмо с объяснением
того, почему я пришелся"не ко двору"в их газете. Главный мотив, по его толкованию, выходит такой, что они все в газете уже спелись и каковы бы, сами по себе, ни были, жили себе потихоньку и считали себя и свою работу
хорошими, а я явился с своими взглядами, вкусами, приговорами, оценками людей, и это всех, начиная с главного редактора, стало коробить.
Тогда, в
те зимы 1866–1870 годов, я с ней не был знаком, знал, что она не из театральных сфер, в консерватории не училась, а пришла из жизни. Она была замужняя дама из
хорошей буржуазии, не парижанка, и мне кто-то сообщил, что она имела несчастье выйти за человека, который оказался потом бывшим уголовным преступником, отсидевшим свой тюремный срок.
Тогда и о Флобере знали еще у нас очень немного, а
тем паче о менее крупных талантах. Но интерес к французской драматургии поддерживал Михайловский театр, где опять сложилась очень
хорошая труппа, которую украсила собою новая любимица публики, Паска. Ее соперницей была Деляпорт, тоже когда-то ingenue театра"Gymnase", имевшая уже в петербургской барской публике множество поклонников и даже поклонниц.
Этот рассказ был такой трепетный, что мы в
тот же вечер, начав полуврагами, кончили нашу беседу поздней ночью в дружеском тоне. Актриса и тогда не могла меня привлечь, несмотря на ее наружность, но я сразу распознал
хорошего человека, и наше сближение пошло быстро.
Я мог бы быть очень полезен ей моей театральной опытностью, но я не мог дать ей
того, что составляет основу и тайну таланта. На светское амплуа из нее выработалась бы
хорошая полезность.