Неточные совпадения
Нас рано стали возить в театр. Тогда все почти дома в городе
были абонированы. В театре
зимой сидели в шубах и салопах, дамы в капорах. Впечатления сцены в том, кому суждено
быть писателем, — самые трепетные и сложные. Они влекут к тому, что впоследствии развернется перед тобою как бесконечная область творчества; они обогащают душу мальчика все новыми и новыми эмоциями. Для болезненно-нервных детей это вредно; но для более нормальных это — великое бродило развития.
Самым сильным зарядом художественных настроений перед поступлением в студенты
была моя поездка в Москву к Масленице
зимой 1852–1853 года.
Этого свидания я поджидал с радостным волнением. Но ни о какой поездке я не мечтал. До
зимы 1852–1853 года я жил безвыездно в Нижнем; только лето до августа проводил в подгородной усадьбе. Первая моя поездка
была в начале той же
зимы в уездный город, в гости, с теткой и ее воспитанницей, на два дня.
И это
было на склоне ее карьеры, в 60-х годах, когда я, приехав раз в Нижний
зимой, уже писателем, видел ее, кажется, в этой самой «Гризельде» и пошел говорить с нею в уборную.
Конец ее
был довольно печальный. В последний раз я с ней встретился в «Кружке», в
зиму 1866 года.
Если за Щепкиным значилась неувядаемая слава
быть создателем Фамусова и городничего, то Садовский, уже и в
зиму 1852–1853 года, появлялся в разнообразных созданиях — в Осипе, Подко-лесине, купце Большове.
В Дерпте, два года спустя, она стала еще скуднее, и целую
зиму мы с товарищем не могли тратить на обед больше четырех рублей на двоих в месяц, а мой „раб“
ел гораздо лучше нас.
И с таким-то скудным содержанием я в первую же
зиму стал бывать в казанских гостиных. Мундир позволял играть роль молодого человека; на извозчика не из чего
было много тратить, а танцевать в чистых замшевых перчатках стоило недорого, потому что они мылись. В лучшие дома тогдашнего чисто дворянского общества меня вводило семейство Г-н, где с умной девушкой, старшей дочерью, у меня установился довольно невинный флерт.
Были и другие рекомендации из Нижнего.
С тех пор, то
есть с
зим 1853–1855 годов, я его больше не видал, и он кончил свою жизнь провинциальным антрепренером на юге.
К второй
зиме разразилась уже Крымская война. Никакого патриотического одушевления я положительно не замечал в обществе. Получались „Северная пчела“ и „Московские ведомости“; сообщались слухи; дамы рвали корпию — и только. Ни сестер милосердия, ни подписок. Там где-то дрались; но город продолжал жить все так же:
пили,
ели, играли в карты, ездили в театр, давали балы, амурились, сплетничали.
Единственный бал, данный студентами,
был задуман во вторую
зиму моего житья в Казани нами, то
есть мною и двумя моими товарищами, занимавшимися химией в лаборатории у А. М.Бутлерова.
С Бутлеровым у нас с двумя моими товарищами по работе, Венским и Х-ковым (он теперь губернский предводитель дворянства, единственный в своем роде, потому что вышел из купцов), сложились прекрасные отношения. Он любил поболтать с нами, говорил о замыслах своих работ, шутил, делился даже впечатлениями от прочитанных беллетристических произведений. В ту
зиму он ездил в Москву сдавать экзамен на доктора химии (и физики, как тогда
было обязательно) и часто повторял мне...
В ту
зиму уже началась Крымская война. И в Нижнем к весне собрано
было ополчение. Летом я нашел больше толков о войне; общество несколько живее относилось и к местным ополченцам. Дед мой командовал ополчением 1812 года и теперь ездил за город смотреть на ученье и оживлялся в разговорах. Но раньше,
зимой. Нижний продолжал играть в карты, давать обеды, плясать, закармливать и запаивать тех офицеров, которые попадали проездом, отправляясь „под Севастополь“ и „из-под Севастополя“.
Зима близилась, но санного пути еще не
было. Стояли бесснежные морозные дни. Приходилось ехать до Нижнего в перекладной телеге, всем четверым: три студиоза и один дворовый человек, тогда даже еще не"временно-обязанный".
Зима 1855–1856 года похожа
была на тот момент, когда замерзлое тело вот-вот начнет оттаивать и к нему,
быть может, вернется жизнь.
В это время он ушел в предшественников Шекспира, в изучение этюдов Тэна о староанглийском театре. И я стал упрашивать его разработать эту тему, остановившись на самом крупном из предтеч Шекспира — Кристофере Марло. Язык автора мы и очищали целую почти
зиму от чересчур нерусских особенностей. Эту статью я повез в Петербург уже как автор первой моей комедии и
был особенно рад, что мне удалось поместить ее в"Русском слове".
Вся
зима и дето прошли для издателя"Века"пестро и шумно; он
был уже женихом, когда я с ним познакомился, и праздновал свою свадьбу летом на даче. Мне пришлось даже танцевать там и с его женой, и с свояченицей.
Обыкновенно, и днем в редакционные часы, и за обедом, и вечером, когда я бывал у него, он не производил даже впечатления человека выпивающего, а скорее слабого насчет желудочных страстей, как он сам выражался.
Поесть он
был великий любитель и беспрестанно платился за это гастрическими схватками. Помню, кажется на вторую
зиму нашего знакомства, я нашел его лежащим на диване в халате. Ему подавал лакей какую-то минеральную воду, он охал, отдувался,
пил.
Когда у него собирались, особенно во вторую
зиму, он всегда приглашал меня. У него я впервые увидал многих писателей с именами. Прежде других — А.Майкова, родственника его жены, жившего с ним на одной лестнице. Его более частыми гостями
были: из сотрудников"Библиотеки" — Карнович, из тогдашних"Отечественных записок" — Дудышкин, из тургеневских приятелей — Анненков, с которым я познакомился еще раньше в одной из тогдашних воскресных школ, где я преподавал. Она помещалась в казарме гальванической роты.
Из постоянных сотрудников"Библиотеки"Карнович работал и там; но мы с ним в ту
зиму были очень мало знакомы.
Но все-таки я не видал до
зимы 1860–1861 года ни одного замечательного спектакля, который можно бы
было поставить рядом с тем, что я видел в московском Малом театре еще семь-восемь лет перед тем.
Обе сестры его Вера и Надежда уже покинули сцену до
зимы 1860–1861 года. И это
была огромная потеря; особенно уход Веры Васильевны.
Федоров (в его кабинет я стал проникать по моим авторским делам) поддерживал и молодого jeune premier, заменявшего в ту
зиму А.Максимова (уже совсем больного), — Нильского. За год перед тем, еще дерптским студентом, я случайно познакомился на вечере в"интеллигенции"с его отцом Нилусом, одним из двух московских игроков, которые держали в Москве на Мясницкой игорный дом. Оба
были одно время высланы при Николае I.
Лично я не стал фанатиком итальянской оперы, посещал ее сравнительно редко и только на третью
зиму (уже редактором) обзавелся абонементом. Тогда самым блестящим днем считался понедельник, когда можно
было видеть весь придворный, дипломатический, военный и сановный Петербург.
В ту"историческую"
зиму едва ли не в одном движении по воскресным школам сказался пульс либерального Петербурга… да и оно должно
было стихнуть после разных полицейских репрессий.
Он кормил и
поил пишущую братию, особенно в первые два года. Журнал (к
зиме 1860–1861 года) взял уже в свои руки Благосветлов. Прежняя редакция распалась, А.Григорьев ушел к братьям Достоевским в журнал"Время".
Но разливанное море, может
быть, и в ту
зиму еще продолжалось. Я туда не стремился, после того как редакция"Русского слова"затеряла у меня рукопись моей первой комедии"Фразеры".
Спасович тогда заболел к началу наших испытаний и явился позднее. Дело
было вечером. С подвязанной щекой от сильнейшего флюса, хмурый и взъерошенный, он сидел один, без ассистента, за столом, кажется, в той самой аудитории, где он
зимой был председателем студенческого суда присяжных.
В ту
зиму я уже мало водился с студенческой молодежью и еще не
был достаточно знаком с персоналом молодых писателей.
О нем мне много рассказывали еще до водворения моего в Петербурге; а в те
зимы, когда Сухово-Кобылин стал появляться в петербургском свете, А.И.Бутовский (тогда директор департамента мануфактур и торговли) рассказал мне раз, как он
был прикосновенен в Москве к этому делу.
В Больё я попал в ту
зиму, когда он уже
был очень болен. Он жил одиноко со своей дочерью и оставил по себе у местного населения репутацию весьма скупого русского. Случилось и то, что я клал за него шар, когда его баллотировали в почетные академики.
"Свои люди — сочтемся!"попала на столичные сцены только к 61-му году. И в те
зимы, когда театр
был мне так близок, я не могу сказать, чтобы какая-нибудь пьеса Островского, кроме"Грозы"и отчасти"Грех да беда", сделалась в Петербурге репертуарной, чтобы о ней кричали, чтобы она увлекала массу публики или даже избранные зрителей.
Ал. Григорьев по-прежнему восторгался народной"почвенностью"его произведений и ставил творца Любима Торцова чуть не выше Шекспира. Но все-таки в Петербурге Островский
был для молодой публики сотрудник"Современника". Это одно не вызывало, однако, никаких особенных восторгов театральной публики. Пьесы его всего чаще имели средний успех. Не помню, чтобы за две
зимы — от 1861 по 1863 год — я видел, как Островский появлялся в директорской ложе на вызовы публики.
И меня втянули в эти спектакли Пассажа. Поклонником красоты Споровой
был и Алексей Антипович Потехин, с которым я уже водил знакомство по дому Писемских. Он много играл в те
зимы — и Дикого, и городничего. Мне предложили роль Кудряша в"Грозе", а когда мы ставили"Скупого рыцаря"для такого же страстного чтеца и любителя А-А.Стаховича (отца теперешних общественных деятелей), то я изображал и герцога.
Сезон петербургской
зимы 1862–1863 года (когда началась моя редакторская жизнь)
был, как читатель видит, очень наполнен. Вряд ли до наступления событий 1905–1906 годов Петербург жил так полно и разнообразно.
Музыка в те
зимы входила уже значительно в сезонный обиход столицы. Но Петербург (как и Москва) не имел еще средств высшего музыкального образования, даже о какой-нибудь известной частной школе или курсах что-то совсем не
было слышно. Общая музыкальная грамотность находилась еще в зачатке. Музыке учили в барских домах и закрытых заведениях, и вкус к ней
был довольно распространен, но только"в свете", между"господ", а гораздо меньше в среднем кругу и среди того, что называют"разночинцами".
У меня не
было случая с ним познакомиться в те
зимы, хотя я посещал один музыкальный салон, который держала учительница пения, сожигаемая также страстью к сцене и как актриса и как писательница. Она состояла в большой дружбе с семейством Рубинштейна (по происхождению она
была еврейка); у нее часто бывал его брат, в форме военного врача; но Антон не заезжал.
Создателя"Отцов и детей"я в ту
зиму не видал, да, кажется, он и не
был в Петербурге при появлении романа в январе 1862 года.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю
зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не
было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего романа.
И по возвращении моем в Петербург в 1871 году я возобновил с ним прежнее знакомство и попал в его коллеги по работе в"Петербургских ведомостях"Корша; но долго не знал, живя за границей, что именно он ведет у Корша литературное обозрение. Это я узнал от самого Валентина Федоровича, когда сделался в Париже его постоянным корреспондентом и начал писать свои фельетоны"С Итальянского бульвара".
Было это уже в
зиму 1868–1869 года.
С этим тогда артиллерийским полковником я уже давно
был знаком. Студентом Дерптского университета я при нем на вечере читал свою первую комедию"Фразеры"в
зиму 1858–1859 года.
Тогда в Петербурге процветали маскарады. На них ездил весь город, не исключая и двора. Всего бойчее считались те, которые бывали в Большом театре и в Купеческом клубе, где теперь Учетно-ссудный банк. Тогда можно
было целую
зиму вести"интригу"с какой-нибудь маской, без всяких чувственных замыслов, без ужинов в ресторанных кабинетах.
В 1900 году во время последней Парижской выставки я захотел произвести анкету насчет всех тех домов, где я жил в Латинском квартале в
зиму 1865–1866 года, и нашел целыми и невредимыми все, за исключением того, где мы поселились на всю
зиму с конца 1865 года. Он
был тогда заново возведен и помещался в улице, которая теперь по-другому и называется. Это тотчас за музеем «Cluny». Отель называется «Lincoln», а улица — Des Matturiens St.Jacques.
Через пять почти лет, в Париже, я сошелся с Герценом и всю
зиму 1869-1870-года, до его кончины, постоянно с ним видался,
был вхож в его дом и проводил его в могилу.
С годами, конечно, парижские театры драмы приелись, но я и теперь иногда люблю попасть на утренний спектакль в"Ambigu", когда удешевленные цены делают театральную залу еще более демократичной. А тогда, в
зиму 1865–1866 года, эта публика
была гораздо характернее. Теперь и она стала более чинной и мещански чопорной.
Только что
был открыт Художественный кружок, который в
зиму 1866–1867 года скромно помещался еще на Тверском бульваре.
По этой части ученики Ecole des beaux-arts (по-нашему Академии художеств)
были поставлены в гораздо более выгодные условия. Им читал лекции по истории искусства Ипполит Тэн. На них я подробнее остановлюсь, когда дойду до
зимы 1868–1869 года. Тогда я и лично познакомился с Тэном, отрекомендованный ему его товарищем — Франциском Сарсе. Тогда Сарсе считался и действительно
был самым популярным и авторитетным театральным критиком.
Его не
было дома, когда я поднялся к нему на его вышку. Меня приняла старушка, которую я сначала принял за прислугу. Сколько помню, это
была его тетка. Не знаю, жива ли
была в то время его мать. Отец жил в Ницце, где занимался торговлей вином и оливковым маслом, и пережил сына. Он
был жив еще к тем годам, когда я стал проводить
зимы на Французской Ривьере.
А в
зиму 1867–1868 года оппозиция по необходимости должна
была пробавляться больше фактическими поправками и очень редко позволяла себе резкие"выпады".
Мне уже нельзя
было так"запоем"ходить на лекции, как в первую мою
зиму, но все-таки я удосуживался посещать всех лекторов, которые меня более интересовали. Из них к Лабуле я ходил постоянно, вряд ли пропуская хоть одну из прекрасно изложенного курса о"Духе законов"Монтескье.