Неточные совпадения
Все это я говорю затем, чтобы показать необходимость объективнее
относиться к тогдашней жизни. С 60-х
годов выработался один как бы обязательный тон, когда говорят о николаевском времени, об эпохе крепостного права. Но ведь если так прямолинейно освещать минувшие периоды культурного развития, то всю греко-римскую цивилизацию надо похерить потому только, что она держалась за рабство.
В ту зиму уже началась Крымская война. И в Нижнем
к весне собрано было ополчение.
Летом я нашел больше толков о войне; общество несколько живее
относилось и
к местным ополченцам. Дед мой командовал ополчением 1812
года и теперь ездил за город смотреть на ученье и оживлялся в разговорах. Но раньше, зимой. Нижний продолжал играть в карты, давать обеды, плясать, закармливать и запаивать тех офицеров, которые попадали проездом, отправляясь „под Севастополь“ и „из-под Севастополя“.
К казанскому периоду моего студенчества
относится и первый мой проезд Петербургом в конце ноября 1855
года. Но о нем я расскажу в следующей главе.
В настоящую минуту, по прошествии почти пятидесяти
лет, можно спокойно и объективно
отнестись к тому, что делалось у нас тогда, и
к своей тогдашней"платформе".
"Колокол"был в те
годы уже на верху своего влияния. Я его читал, когда можно было достать; но не держался того обязательно восторженного тона, с каким молодежь
относилась к нему, и не верил, даже и тогда, напускному радикализму петербургских чиновников, которые зачитывались лондонским изданием и — на словах — либеральничали всласть.
То, что явилось в моем романе"Китай-город"(
к 80-м
годам), было как раз результатом наблюдений над новым купеческим миром. Центральный тип смехотворного"Кита Китыча"уже сошел со сцены. Надо было совсем иначе
относиться к московской буржуазии. А автор"Свои люди — сочтемся!"не желал изменять своему основному типу обличительного комика, трактовавшего все еще по-старому своих купцов.
Но все это
относится к тем
годам, когда я был уже двадцать
лет романистом. А речь идет у нас в настоящую минуту о том, под каким влиянием начал я писать, если не как драматург, то как романист в 1861
году?
В"Отечественных записках", уже
к следующему, 1863
году, появилась очень талантливо написанная рецензия, где самого Телепнева охарактеризовали как"чувствительного эгоиста", но
к автору
отнеслись с большим сочувствием и полным признанием.
С ним лично никаких встреч у меня не было. Я бы затруднился сказать, в каких литературных домах можно было его встретить. Скорее разве у Краевского, после печатания"Обломова"; но это
относилось еще
к концу 50-х
годов.
Наше дальнейшее знакомство
относится уже
к 70-м
годам. Мы тогда вспоминали про"Старьевщика"и про его дебюты. Он уже получил известность, но все-таки не мог устроить своего материального положения сколько-нибудь прочно.
К моей личной жизни
относится и мое собственное писательское развитие, и работа за эти два сезона 1863–1865
годов.
Тогда (то есть в самом конце 1865
года) в Женеве уже поселился А.И.Герцен, но эмиграция (группировавшаяся около него) состояла больше из иностранцев. Молодая генерация русских изгнанников тогда еще не проживала в Женеве, и ее счеты с Герценом
относятся к позднейшей эпохе.
Режим Наполеона III, одобрительно
относясь к оперетке, не понимал, что она являлась"знамением времени". Этот сценический"persiflage"перешел и в прессу и через два
года породил уже такой ряд жестоких памфлетов, как"Фонарь"Рошфора и целый ряд других попыток в таком же роде.
Но все это
относится к периоду до 1872
года.
Если взять в расчет, что я начал писать как повествовательс 1862
года, стало быть, это
относится лишь (да и то далеко не вполне)
к одной четвертой всего 50-летия, то есть с той эпохи, как я сделался писателем.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой столице Австрии,
относилось больше
к ее бытовой жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный город — город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только в Павловске, но и в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда, в августе 1868
года.
О Кавелине он при мне никогда не упоминал, так что и только по поводу этой печатной переписки узнал, как они были близки. Но о Тургеневе любил говорить, и всегда в полунасмешливом тоне. От него я узнал, как Тургенев
относился к июньским дням 1848
года, которые так перевернули все в душе Герцена, и сделали его непримиримым врагом западноевропейского"мещанства", и вдохновили его на пламенные главы"С того берега".
Но еще гораздо раньше того (то есть в 1900
году) почему-то и в заграничной Польше уже знали, как я
отношусь к польской нации. И когда я по дороге в Вену заехал вместе с драматургом Залесским в Краков на первое представление его комедии, то на другой же день в газете"Час"(обыкновенно враждебно настроенной
к России) появилось известие о моем приезде, и я назван"известный другпольского народа".
Ко мне и впоследствии он
относился формально, и в деловых переговорах, и на письмах, вежливо, не ворчливо, отделываясь короткими казенными фразами. Столкновений у меня с ним по журналу не было никаких. И только раз он, уже по смерти Некрасова, отказался принять у меня большой роман. Это был"Китай-город", попавший
к Стасюлевичу. Я бывал на протяжении нескольких
лет раза два-три и у него на квартире, но уже гораздо позднее, когда он уже начинал хронически хворать.
Знаменитый П.С.Федоров (прозванный Губошлепом) не был уже начальником репертуара, а сценой заведовал некий Лукашевич, чиновник дворцового ведомства, с наружностью польского ксендза; в театральном комитете заседали какие-то ископаемые, и
к этим
годам относится тот факт, что одна комедия Островского была забракована комитетом.
В репертуаре русского театра не было перемены
к лучшему. Островский ставил по одной пьесе в
год и далеко не лучшие вещи,
к которым я как рецензент
относился — каюсь — быть может, строже, чем они того заслуживали, например, хотя бы
к такой вещи, как"Лес", которую теперь дают опять везде, и она очень нравится публике.
Как я сейчас сказал, в это время меня не было в России. И в Париже (откуда я уехал после смерти Герцена в январе 1870
года) я не мог еще видеть Лаврова. Дальнейшее наше знакомство
относится к тем
годам Третьей республики, когда Лавров уже занял в Париже как вожак одной из революционных групп видное место после того, как он издавал журналы и сделал всем характером своей пропаганды окончательно невозможным возвращение на родину.
Мое общее впечатление было такое: он и тогда не играл такой роли, как Герцен в
годы"Колокола", и его"платформа"не была такой, чтобы объединять в одно целое массу революционной молодежи.
К марксизму он
относился самостоятельно, анархии не проповедовал; а главное, в нем самом не было чего-то, что дает агитаторам и вероучителям особую силу и привлекательность, не было даже и того, чем брал хотя бы Бакунин.
Напротив, Толстой (насколько мне было это известно из разговора с его ближайшими последователями) всегда
относился ко мне как
к собрату-писателю с живым интересом и доказал это фактом, небывалым в летописи того"разряда"Академии, где я с 1900
года состою членом.
Неточные совпадения
Самгин подозревал, что, кроме улыбчивого и, должно быть, очень хитрого Дунаева, никто не понимает всей разрушительности речей пропагандиста.
К Дьякону Дунаев
относился с добродушным любопытством и снисходительно, как будто
к подростку, хотя Дьякон был, наверное,
лет на пятнадцать старше его, а все другие смотрели на длинного Дьякона недоверчиво и осторожно, как голуби и воробьи на индюка. Дьякон больше всех был похож на огромного нетопыря.
— Через несколько месяцев Романовы намерены устроить празднование трехсотлетия своей власти над Россией. Государственная дума ассигновала на этот праздник пятьсот тысяч рублей. Как
отнесемся мы, интеллигенция,
к этому праздничку? Не следует ли нам вспомнить, чем были наполнены эти три сотни
лет?
«Последние
годы жизни Анфимьевны Варвара
относилась к ней очень плохо, но Анфимьевна все-таки не ушла на другое место», — напомнил он себе и подумал, что Таисья могла бы научиться печатать на машинке Ремингтона.
После этого она стала
относиться к нему еще нежней и однажды сама, без его вызова, рассказала кратко и бескрасочно, что первый раз была арестована семнадцати
лет по делу «народоправцев», вскоре после того, как он видел ее с Лютовым.
— Наверно — хвастает, — заметил тощенький, остроносый студент Говорков, но вдруг вскочил и радостно закричал: — Подождите-ка! Да я же это письмо знаю. Оно
к 907
году относится. Ну, конечно же. Оно еще в прошлом
году ходило, читалось…