Неточные совпадения
А в области чистого комизма Садовский представлял собою полнейший контраст с комизмом такого, например, прирожденного «буффа», каков был давно уже тогда знаменитый любимец публики В.И.Живокини. В нем текла итальянская кровь. Он заразительно смешил, но на создание строго бытовых лиц
не был способен, хотя впоследствии и
сыграл немало всяких купеческих
ролей в репертуаре Островского.
Кавалерова и тогда уже считалась старухой
не на одной сцене, а и в жизни; по виду и тону в своих бытовых
ролях свах и тому подобного люда напоминала наших дворовых и мещанок, какие хаживали к нашей дворне. Тон у ней был удивительно правдивый и типичный. Тактеперь уже разучаются
играть комические лица. Пропала наивность, непосредственность; гораздо больше подделки и условности, которые мешают художественной цельности лица.
И с таким-то скудным содержанием я в первую же зиму стал бывать в казанских гостиных. Мундир позволял
играть роль молодого человека; на извозчика
не из чего было много тратить, а танцевать в чистых замшевых перчатках стоило недорого, потому что они мылись. В лучшие дома тогдашнего чисто дворянского общества меня вводило семейство Г-н, где с умной девушкой, старшей дочерью, у меня установился довольно невинный флерт. Были и другие рекомендации из Нижнего.
И разговоров таких у нас никогда
не заходило.
Не скажу, чтобы и любовные увлечения
играли большую
роль в тогдашнем студенчестве, во время моего житья в Казани. Интриги имел кое-кто; а остальная братия держалась дешевых и довольно нечистоплотных сношений с женщинами. Вообще, сентиментального оттенка в чувствах к другому полу замечалось очень мало. О какой-нибудь роковой истории, вроде самоубийства одного или обоих возлюбленных, никогда и ни от кого я
не слыхал.
Оба знаменитых химика оказались казанцами. Бутлеров создал русскую"школу"химии, чего нельзя сказать про Зинина. Он оставался сам по себе, крупный ученый и прекрасный преподаватель, но
не сыграл такой
роли, как Бутлеров, в истории русской химической науки в смысле создания целой «школы».
Тургеневу он
не прощал и приятельства с таким"лодырем"(так он называл его), как Болеслав Маркевич — тогда еще
не романист, а камер-юнкер, светский декламатор и актер-любитель, стяжавший себе громкую известность за
роль Чацкого в великосветском спектакле в доме Белосельских, где он
играл с Верой Самойловой в
роли Софьи.
Я сам
не мог и тогда понять — как И.С.Тургенев водит приятельство с таким индивидом и позволяет ему
играть в великосветском обществе
роль присяжного чтеца его произведений?
Она жила с своей старшей сестрой, танцовщицей Марьей Александровной, у Владимирской церкви, в доме барона Фредерикса. Я нашел ее такой обаятельной, как и на сцене, и мое авторское чувство
не мог
не ласкать тот искренний интерес, с каким она отнеслась к моей пьесе. Ей сильно хотелось
сыграть роль Верочки еще в тот же сезон, но с цензурой разговоры были долгие.
Еще
не стариком застал я в труппе и Леонидова, каратыгинского"выученика", которого видел в Москве в 1853 году в"Русской свадьбе". Он оставался все таким же"трагиком"и перед тем, что называется,"осрамился"в
роли Отелло. П.И.Вейнберг, переводчик, ставил его сам и часто представлял мне в лицах — как
играл Леонидов и что он выделывал в последнем акте.
И я в следующий сезон
не избег того же поветрия, участвовал в нескольких спектаклях с персоналом, в котором были такие силы, как старуха Кони и красавица Спорова (впоследствии вторая жена Самойлова). Ею увлекались оба моих старших собрата: Островский и Алексей Потехин. Потехин много
играл и в своих пьесах, и Гоголя, и Островского, и сам Островский пожелал исполнить
роль Подхалюзина уже после того, как она была создана такими силами, как Садовский и П.Васильев.
Но пока еще ничего особенного
не происходило. Оба эти вожака, Михаэлис и Неклюдов, выделялись больше других. Они должны были
сыграть роль в массовом движении через несколько месяцев.
И свое поведение он завершил поступком, который дал настоящую ноту того, на что он был способен:
сыграв роль, он тут же, в ночь бенефиса, отказался от нее, и начальство опять стушевалось,
не сделав ни малейшей попытки отстоять права автора.
Самым ярким пятном исполнения вышла игра Васильева. Он был"вылитый"гарнизонный офицер из кантонистов. Его фигура, тон, говор, движения, подергиванье плечами, короткое отплевыванье вбок при курении — все это была сама жизнь.
Играл он свою
роль с большой охотой, и ничего лучшего никакой автор, даже и избалованный,
не мог бы желать и требовать.
Представили меня и старику Сушкову, дяде графини Ростопчиной, написавшему когда-то какую-то пьесу с заглавием вроде"Волшебный какаду". От него пахнуло на меня миром"Горя от ума". Но я отвел душу в беседе с М.С.Щепкиным, который мне как автору никаких замечаний
не делал, а больше говорил о таланте Позняковой и, узнав, что ту же
роль в Петербурге будет
играть Снеткова, рассказал мне, как он ей давал советы насчет одной ее
роли, кажется, в переводной польской комедийке"Прежде маменька".
В память моих успехов в Дерпте, когда я был"первым сюжетом"и режиссером наших студенческих спектаклей (
играл Расплюева, Бородкина, городничего, Фамусова), я мог бы претендовать и в Пассаже на более крупные
роли. Но я уже
не имел достаточно времени и молодого задора, чтобы уходить с головой в театральное любительство. В этом воздухе интереса к сцене мне все-таки дышалось легко и приятно. Это только удваивало мою связь с театром.
Квадри в труппе Пассажа выделялся большой опытностью и способностью браться за всякие
роли. Он мог бы быть очень недурным легким комиком, но ему хотелось всегда
играть сильные
роли. Из репертуара Потехина он выступил в
роли ямщика"Михаилы"(в"Чужое добро впрок
не идет"), прославленной в Петербурге и Москве игрой Мартынова и Сергея Васильева, а в те годы и Павла Васильева, — на Александрийском театре.
Вот почему он совсем
не захватил новейшего развития нашего буржуазного мира, когда именно в Москве купеческий класс стал
играть и более видную общественную
роль.
Зимой в 1863 году поехал я на свидание с моей матерью и пожил при ней некоторое время. В Нижнем жила и моя сестра с мужем. Я вошел в тогдашнее нижегородское общество. И там театральное любительство уже процветало. Меня стали просить ставить"Однодворца"и
играть в нем. Я согласился и
не только
сыграл роль помещика, но и выступил в
роли графа в одноактной комедии Тургенева"Провинциалка".
Во всяком случае, Еф. Зарин
не участвовал в дальнейшей судьбе журнала. Но если б он стал в нем
играть первенствующую
роль, то вряд ли бы от этого дело пошло в гору.
"Некуда"
сыграло почти такую же
роль в судьбе"Библиотеки", как фельетон Камня Виногорова (П.И.Вейнберга) о г-же Толмачевой в судьбе его журнала «Век», но с той разницей, что впечатление от романа накапливалось целый год и, весьма вероятно, повлияло уже на подписку 1865 года. Всего же больше повредило оно мне лично,
не только как редактору, но и как писателю вообще, что продолжалось очень долго, по крайней мере до наступления 70-х годов.
Но этот культ великого французского реалиста
не помешал ему
сыграть роль и в нашем декадентстве. Он первый начал поощрять таких поэтов, как Бальмонт, и дружил с первоначальными кружками тогдашних"модернистов".
Я стал даже мечтать о комедии, которая бы через сорок с лишком лет была создана на такую же почти идею. Помню, что в Париже (вскоре после моего приезда) я набросал даже несколько монологов… в стихах, чего никогда
не позволял себе. И я стал изучать заново две
роли — Чацкого (хотя еще в 1863 году
играл ее) и Хлестакова. Этого мало — я составлял коллекцию костюмов для Чацкого по картинкам мод 20-х годов и очень сожалею, что она у меня затерялась.
В моих заграничных экскурсиях и долгих стоянках я
не переставал быть русским писателем. Лондон
сыграл немаловажную
роль в моем общем развитии в разных смыслах. Но это вышло ужо в следующем году. А пока он только заохотил меня к дальнейшему знакомству с ним.
Если он и поддерживал тогда какие-нибудь тайные сношения с республиканцами, то
роли уже
не играл и в подпольных конспирациях. С Англией у него тоже
не было никаких связей. Как истый француз он отличался равнодушием ко всему, что
не французское. И я
не знаю, выучился ли он порядочно по-английски за свое достаточно долгое житье в Лондоне — более пятнадцати лет.
Лондонского колледжа и Университетского колледжа. Если среди их преподавателей и было несколько крупных имен, то все-таки эти подобия университетов
играли совсем
не видную
роль в тогдашнем Лондоне. Университетский быт и высшее преподавание надо было изучать в Оксфорде и Кембридже; а туда я попал только в 1895 году и нашел, что и тогда в них господствовал (особенно в Оксфорде) метафизический дух, заимствованный у немцев.
Венский фашинг того времени еще полон был чувственной жизненности и всяких позывов к развеселому житью, которые совсем
не притихли всего каких-нибудь два года после разгрома Австрии на полях Садовой. Об этом что-то никто
не тужил. Империя сделалась дуалистической,и когда-то крамольные венгерцы теперь как бы спасали империю той
ролью, какую они стали
играть.
Тогдашнего регента, маршала Серрана — скорее любили. Но
роль играл не он, а Прим, которого я и видел в первый раз на этом торжестве. Из него сделала героя картина даровитого художника Реньо, изобразившего Прима во главе войска, идущего ниспровергать Изабеллу. Эта картина вызывала восторги Вл. Стасова, видевшего ее в Париже.
Но крайнее тщеславие, дух интриг, безграмотность и всякие смешные претензии этого честолюбца
не помешали ему
сыграть самую блестящую
роль по амплуа генерала <…>, правда, в классической стране военных"пронунсиамиенто".
Варшава сделалась для меня приятной станцией за границу и обратно. И там же еще жили мои приятели, связанные с моим недавним прошлым, и мой новый приятель И.И.Иванюков, еще
не покидавший Варшавы до перехода в Москву и войны 1877 года, где ему пришлось
играть роль одного из реформаторов освобожденной Болгарии.
Личных отношений у нас с ним почти что
не установилось никаких. В памяти моей
не сохранилось даже ни одного разговора со мною как с молодым писателем, который стал постоянным сотрудником журнала, где он
играл уже первую
роль.
Скабичевского я видал редко, и хотя он в глазах публики занял уже место присяжного литературного критика"Отечественных записок", в журнале он
не играл никакой заметной
роли, и рядом с ним Михайловский уже выдвинулся как"восходящая звезда"русского философского свободомыслия и революционного духа. Молодежь уже намечала его и тогда в свои вожаки.
Университет
не играл той
роли, какая ему выпала в 61 году, но вкус к слушанию научных и литературных публичных лекций разросся так, что я был изумлен, когда попал в первый раз на одну из лекций по русской литературе Ореста Миллера в Клубе художников, долго помещавшемся в Троицком переулке (ныне — улице), где теперь"зала Павловой".
Нашел я ее в небольшой, изящно обставленной квартире, где-то далеко, отрекомендовался ей как друг театра и большой ее почитатель, отсоветовал ей брать для первого появления перед петербургской публикой
роль Адриенны Лекуврер, которую она, может,
играла (я этого
не помню), но, во всяком случае,
не в ней так выдвинулась в «Gymnase» в каких-нибудь два-три сезона, и после такой актрисы, как уже тогда покойная Дескле, которую в Брюсселе открыл все тот же Дюма.
Она их и
сыграла, но после Адриенны, в которой
не понравилась, а захватила публику Михайловского театра со второй
роли, в"Фанни Лир", что я ей и предсказывал.
Из ее дебютов на Александрийском театре я был перед тем на одном из них, в комедии Манна"Говоруны". Она
играла роль светской женщины — неплохо, но и
не так, чтобы я признал в ней несомненное дарование.
Мое общее впечатление было такое: он и тогда
не играл такой
роли, как Герцен в годы"Колокола", и его"платформа"
не была такой, чтобы объединять в одно целое массу революционной молодежи. К марксизму он относился самостоятельно, анархии
не проповедовал; а главное, в нем самом
не было чего-то, что дает агитаторам и вероучителям особую силу и привлекательность,
не было даже и того, чем брал хотя бы Бакунин.
Лондон в истории русской эмиграции
сыграл, как известно, исключительную
роль. Там был водружен первый по времени «вольный станок», там раздавался могучий голос Герцена; туда в течение нескольких лет совершалось и тайное и явное паломничество русских —
не одних врагов царизма, а и простых обывателей: чиновников, литераторов, помещиков, военных, более образованных купцов.
Тем и завершилось мое знакомство с нелегальным Лондоном, и я точно
не знаю, какую
роль столица Великобритании
играла для русской эмиграции в самые последние годы, вплоть до нашей революции.