Неточные совпадения
Большой литературности мы там не приобретали, потому что репертуар
конца 40-х и
начала 50-х годов ею не отличался, но все-таки нам давали и «Отелло» в Дюсисовой переделке, и мольеровские комедии, и драмы Шиллера, и «Ревизора», и «Горе от ума»,
с преобладанием, конечно, французских мелодрам и пьес Полевого и Кукольника.
Зимнего Петербурга вкусил я еще студентом в вакационное время в
начале и в
конце моего дерптского студенчества. Я гащивал у знакомых студентов; ездил и в Москву зимой, несколько раз осенью, проводил по неделям и в Петербурге, возвращаясь в свои"Ливонские Афины".
С каждым заездом в обе столицы я все сильнее втягивался в жизнь тогдашней интеллигенции, сначала как натуралист и медик, по поводу своих научно-литературных трудов, а потом уже как писатель, решившийся попробовать удачи на театре.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам, и он
начал печататься
с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до
конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего романа.
Когда я много лет спустя просматривал эти статьи в"Библиотеке", я изумлялся тому, как мне удавалось проводить их сквозь тогдашнюю цензуру. И дух их принадлежал ему. Я ему в этом очень сочувствовал.
С студенческих лет я имел симпатии к судьбам польской нации, а в
конце 60-х годов в Париже стал учиться по-польски и занимался и языком и литературой поляков в несколько приемов, пока не
начал свободно читать Мицкевича.
Мы и жили
с Бенни очень близко от его квартиры. И вот, когда я в следующем, 1868 году, приехал в Лондон на весь сезон (
с мая по
конец августа) и опять поселился около Рольстона, он мне
с жалобной гримасой
начал говорить о том, что Бенни чуть не обманул их тем, что не выдал себя прямо за еврея.
К тем годам, когда мы
с ним были членами петербургского Шекспировского кружка (
конец 80-х и
начало 90-х годов), Урусов уже был фанатическим поклонником Бодлера, а потом Флобера и до смерти своей оставался все таким же"флоберистом".
Сезон в Москве шел бойко. Но к Новому году меня сильно потянуло опять в Париж. Я снесся
с редакторами двух газет в Москве и Петербурге и заручился работой корреспондента. А газетам это было нужно. К апрелю 1867 года открывалась Всемирная выставка, по счету вторая. И в
конце русского декабря, в сильный мороз, я уже двигался к Эйдкунену и в
начале иностранного января уже поселился на самом бульваре St. Michel, рассчитывая пожить в Париже возможно дольше.
Народ создал и свой особый диалект, на котором венцы и до сих пор распевают свои песни и пишут пьесы. Тогда же был и расцвет легкой драматической музыки, оперетки, перенесенной из Парижа, но получившей там в исполнении свой особый пошиб. Там же давно, уже
с конца XVIII века, создавался и театр жанрового, местного репертуара, и та форма водевиля, которая
начала называться"Posse".
Я вспомнил тогда, что один из моих собратов (и когда-то сотрудников), поэт Н.В.Берг, когда-то хорошо был знаком
с историей отношений Тургенева к Виардо, теперь только отошедшей в царство теней (я пишу это в
начале мая 1910 года), и он был того мнения, что, по крайней мере тогда (то есть в
конце 40-х годов), вряд ли было между ними что-нибудь серьезное, но другой его бывший приятель Некрасов был в ту же эпоху свидетелем припадков любовной горести Тургенева, которые прямо показывали, что тут была не одна"платоническая"любовь.
Живя почти что на самом Итальянском бульваре, в Rue Lepelletier, я испытал особого рода пресноту именно от бульваров. В первые дни и после венской привольной жизни было так подмывательно очутиться опять на этой вечно живой артерии столицы мира. Но тогда весенние сезоны совсем не бывали такие оживленные, как это
начало входить в моду уже
с 80-х годов. В мае, к
концу его, сезон доживал и пробавлялся кое-чем для приезжих иностранцев, да и их не наезжало и на одну десятую столько, сколько теперь.
В десять лет (
с начала 60-х годов, когда я стал его видать в публике) он не особенно постарел, и никто бы не мог ожидать, что он будет так мученически страдать. Но в нем и тогда вы сейчас же распознавали человека, прошедшего через разные болезни. Голос у него был уже слабый, хриплый, прямо показывающий, что он сильно болел горлом. Его долго считали"грудным", и в Риме он жил в
конце 50-х годов только для поправления здоровья.
Я попадал как раз в разгар тогдашнего подъема денежных и промышленных дел и спекуляций, и то, что я по этой части изучил, дало уже мне к
концу года достаточный материал для романа"Дельцы", который печатался целых два года и захватил книжки"Отечественных записок"
с конца 71-го года до
начала 73-го.
У нас
с Михайловым были встречи в
конце 1858 года и в
начале 1861 года, и оба раза в Петербурге.
Неточные совпадения
В
конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки
начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку
с ржаной резкой, но сытости не было; пробовали, не будет ли лучше
с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
Они были на другом
конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и
начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой
с зеленым зонтиком.
И так и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы. Это было еще в первый раз
с начала их связи, что он расставался
с нею, не объяснившись до
конца.
С одной стороны, это беспокоило его,
с другой стороны, он находил, что это лучше. «Сначала будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я всё могу отдать ей, но не свою мужскую независимость», думал он.
— Семерка дана! — закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые
начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого
конца дела прехладнокровно перестреливался
с чеченцами.
После полудня она
начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения
конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись
с постели.