Неточные совпадения
Тогда она
сделалась литературной дамой и переводила русские стихи по-английски; но губернаторшей никаких
у себя вечеров с литературными чтениями и даже с музыкой в те годы не устраивала.
У ней,
у Ростовских,
у Львовых и
у Молоствовых любили музыку, и мой товарищ по нижегородской гимназии Милий Балакирев (на вторую зиму мы жили с ним в одной квартире) сразу пошел очень ходко в казанском обществе, получил уроки, много играл в гостиных и
сделался до переезда своего в Петербург местным виртуозом и композитором.
Немцы играли в Мариинском театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную память. Тогда в Мариинском театре давали и русские оперы; но театр этот был еще в загоне
у публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский театр
сделается тем, чем был Большой в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент на русскую оперу так войдет в нравы высшего петербургского общества.
При мне он приехал"с маменькой"на новое житье уже магистром, человеком под сорок (если не за сорок) лет, с лысой, характерной головой, странного вида и еще болев странных приемов, и в особенности жаргона. Его"маменька"открыла
у себя приемы, держала его почти как малолетка, не позволяла даже ему ходить одному по улицам, а непременно с лакеем, из опасения, что с ним
сделается припадок.
Не знаю, разошелся ли он лично с Некрасовым к тому времени (как вышло это
у Тургенева), но по направлению он,
сделавшись редактором «Библиотеки для чтения» (которую он оживил, но материально не особенно поднял), стал одним из главарей эстетической школы, противником того утилитаризма и тенденциозности, какие он усматривал в новом руководящем персонале «Современника» — в Чернышевском и его школе, в Добролюбове с его «Свистком» и в том обличительном тоне, которым эта школа приобрела огромную популярность в молодой публике.
Салтыкова я после не видал никогда
у Писемского и вообще не видал его нигде в те две зимы и даже после, во время моего редакторства. Как руководитель толстого журнала Писемский запоздал, совершенно так, как я сам два года спустя слишком рано
сделался издателем-редактором «Библиотеки».
Ко мне никто оттуда не обращался. Но
у"Искры"остался против меня зуб, что и сказалось позднее в нападках на меня, особенно в сатирических стихах Д.Минаева. Личных столкновений с Курочкиным я не имел и не был с ним знаком до возвращения моего из-за границы, уже в 1871 году. Тогда"Искра"уже еле дотягивала свои дни. Раньше из Парижа я
сделался ее сотрудником под псевдонимом"Экс-король Вейдавут".
Теории музыки ему не
у кого было учиться в провинции, и он стал композитором без строгой теоретической выучки. Он мне сам говорил, что многим обязан был Владимиру Стасову. Тот знакомил его со всем, что появлялось тогда замечательного в музыкальных сферах
у немцев и французов. Через этот кружок он
сделался и таким почитателем Листа и в особенности Берлиоза.
Даже английские романисты, как Диккенс и Теккерей, которыми
у нас зачитывались (начиная с 40-х годов), не оставили на мне налета, когда я
сделался романистом, ни по замыслам, ни по тону, ни по манере. Это легко проследить и фактически доказать.
Эта рецензия появилась под каким-то псевдонимом. Я узнал от одного приятеля сыновей Краевского (тогда еще издателя"Отечественных записок"), что за псевдонимом этим скрывается Н.Д.Хвощинская (В.Крестовский-псевдоним). Я написал ей письмо, и
у нас завязалась переписка, еще до личного знакомства в Петербурге, когда я уже
сделался редактором-издателем"Библиотеки"и она стала моей сотрудницей.
С Воскобойниковым
у меня вышли, напротив, продолжительные сношения, и он, быть может и против воли,
сделался участником той борьбы, которую"Библиотека"должна была вести с"равнодушием публики", употребляя знаменитую фразу, которою пустила редакция московского журнала"Атеней", когда прекращала свое существование.
В нем сидела, в сущности, как поляки говорят,"шляхетная"натура. Он искренно возмущался всем, что
делалось тогда в высших сферах — и в бюрократии, и среди пишущей братии — антипатичного, дикого, неблаговидного и произвольного. Его тогдашний либерализм был искреннее и прямолинейнее, чем
у Зарина и, тем более,
у Щеглова. Идеями социализма он не увлекался, но в деле свободомыслия любил называть себя"достаточным безбожником"и сочувствовал в особенности польскому вопросу в духе освободительном.
В начале 1863 года, когда я
сделался издателем-редактором"Библиотеки",
у меня еще ничего готового не было, и я должен был приготовить"оригиналу"еще на две части, а в следующем 1864 понадобились еще две.
Он был тогда красивый юноша, студент, пострадавший за какую-то студенческую историю. Кажется, он так и не кончил курса из-за этого. Он жил в Петербурге, но часто гостил
у своей родной сестры, бывшей замужем за Гурко, впоследствии фельдмаршалом, а тогда эскадронным или полковым командиром гусарского полка. Мать его проживала тогда за границей, в Париже, и
сделалась моей постоянной сотрудницей по иностранной литературе.
Вскоре он заболел, и его в клинике лечили от белой горячки. Лежал он вместе с приятелем своим Щаповым, о котором я еще буду говорить, в клинике Военно-медицинской академии, и я их обоих там навещал. Тогда он уже оправился, и я никак не думал, что он близок к смерти. Но
у него
сделалось что-то, потребовавшее операции, и кончилось это антоновым огнем и заражением крови.
И по возвращении моем в Петербург в 1871 году я возобновил с ним прежнее знакомство и попал в его коллеги по работе в"Петербургских ведомостях"Корша; но долго не знал, живя за границей, что именно он ведет
у Корша литературное обозрение. Это я узнал от самого Валентина Федоровича, когда
сделался в Париже его постоянным корреспондентом и начал писать свои фельетоны"С Итальянского бульвара". Было это уже в зиму 1868–1869 года.
У него я находил молодую девушку (кажется, церковного происхождения), которая и разделила с ним ссылку,
сделавшись его женой.
Продолжай"Библиотека"существовать и
сделайся он
у нас главным сотрудником, он стал бы придавать журналу маложелательный оттенок, или мы должны были бы с ним разойтись, что весьма вероятно, потому что если некоторые мои сотрудники"правели", то я, напротив, все"левел".
В театр я ездил и как простой слушатель и зритель, например в итальянскую оперу, и как рецензент; но мои сценические знакомства сократились, так как я ничего за этот период не ставил, и начальство стало на меня коситься с тех пор, как я
сделался театральным рецензентом. Ф.А.Снеткова, исполнительница моей Верочки в"Ребенке", вскоре вышла замуж, покинула сцену и переселилась в Москву, где я всего один раз был
у нее в гостях.
К Тэну я взял рекомендательною записку от Фр. Сарсе, его товарища по выпуску из Высшей нормальной школы. Но в это время я уже ходил на его курс истории искусств. Читал он в большом"эмицикле"(полукруглом зале) Ecole des beaux-arts. И туда надо было выправлять билет, что, однако,
делалось без всякого затруднения. Аудитория состояла из учеников школы (то, что
у нас академия) с прибавкою вот таких сторонних слушателей, как я. Дамы допускались только на хоры, и внизу их не было заметно.
Прежний, строго консервативный, монархический режим, отзывавшийся временами Меттерниха, уже канул. После войны 1866 года империя Габсбургов радикально изменила свое обличье,
сделалась дуалистическим государством, дала «мятежной» Венгрии права самостоятельного королевства, завела и
у себя, в Цизлейтании, конституционные порядки. Стало быть, иностранец уже не должен был бояться, что он будет более стеснен в своей жизни, чем даже и в Париже Второй империи.
Легкость нравов во время фашинга
делалась еще откровеннее, но все-таки на публичных балах и в маскарадах вы не видали такого сухого цинизма, как в тогдашнем Париже, — даже и в знаменитом заведений Шперля с его ежедневными объявлениями в"Tagblatt'e", где неизменно говорилось, что
у Шперля балы более чем хороши и что каждый иностранец идет к Шперлю.
Разговор этот происходил уже в гостиной, около камина. Госпожа Дюма не спорила с ним, а только снисходительно улыбалась. Она еще интересовалась немного Россией, но он — нисколько, и его совсем не занимало то, что
у нас
делалось после освобождения крестьян.
Благосветлов попал в Лондоне в домашние учителя, в семейство Герцена; но он сумел, вернувшись в Петербург,
сделаться"persona grata"
у графа Кушелева-Безбородко и после редакторства"Русского слова"
сделаться издателем сначала его, а потом"Дела".
Я высказываю здесь искренно и без всяких оговорок тогдашние свои впечатления.
У нас этого — я знаю! — не любят;
у нас или кружковое недоброжелательство (жертвой которого
сделался и он), или приторная слащавость, и притом"задним числом".
Он тогда сбирался все приступать к докторскому экзамену, но, как всегда, был гораздо больше жизнелюб, чем ревностный докторант.
У него был необычайный талант возни с людьми; он знакомился со всяким народом и
делался сейчас нужным человеком кружка, давал советы, посредничал, оказывал всевозможные услуги. В этом, конечно, сказывалась одна из характерных черт семитической расы.
Сначала
у меня не было особых симпатий к французскому нашествию на Германию; но когда после Седана
сделалось очевидно, что Пруссия хочет раздавить всю Францию, разделавшись так легко с Наполеоном III, я не мог не сочувствовать трагическому-положению французов.
Неточные совпадения
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно!
У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что
делается. Такой дурак теперь
сделался, каким еще никогда не бывал.
По осени
у старого // Какая-то глубокая // На шее рана
сделалась, // Он трудно умирал: // Сто дней не ел; хирел да сох, // Сам над собой подтрунивал: // — Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний человек! //
У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, // Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И
сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Но к полудню слухи
сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что и они не раз бывали
у градоначальников «для лакомства». Таким образом, приходилось отражать уже не одну, а разом трех претендентш.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но
у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы
сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.