П.И.Вейнберг (как я сейчас упомянул) в эти
годы ушел из журнализма, и я не помню, чтобы он в течение этих двух с лишком лет обращался ко мне с предложением участвовать в журнале в качестве заведующего отделом или одного из главных сотрудников. В"Библиотеку", еще при Писемском, прошел его перевод одной из драм Шекспира; но печатался он при мне.
Неточные совпадения
От светской жизни сословного губернского города я добровольно
ушел еще
год назад, как я уже говорил во второй главе.
Он кормил и поил пишущую братию, особенно в первые два
года. Журнал (к зиме 1860–1861
года) взял уже в свои руки Благосветлов. Прежняя редакция распалась, А.Григорьев
ушел к братьям Достоевским в журнал"Время".
Но я все-таки не мог
уйти совершенно от интересов и забот драматического писателя, у которого уже больше
года его первая пьеса"Однодворец"томилась в Третьем отделении вместе с драмой"Ребенок".
С 1867
года, когда я опять наладил мою работу как беллетриста и заграничного корреспондента, часть моего заработка
уходила постоянно на уплату долгов. Так шло и по возвращении моем в Россию в 1871
году и во время нового житья за границей, где я был очень болен, и больной все-таки усиленно работал.
У нас с ним, сколько помню, не вышло никаких столкновений, но когда именно и куда он
ушел из журнала — не могу точно определить. Знаю только то, что не встречался с ним ни до 70-х
годов, ни позднее. И смерть его прошла для меня незамеченной. Если не ошибаюсь, молодой писатель с этой фамилией — его сын.
Из всех сотрудников он только и втянут был по доброй воле в эту"галеру", и другой бы на его месте давным-давно
ушел, тем более что у нас с ним лично не было никаких затянувшихся счетов. Он не был мне ничего должен, и я ему также. Вся возня с журналом в течение более полутора
года не принесла ему никаких выгод, а, напротив, отняла много времени почти что даром.
Кто в первый раз попадал в City на одну из улиц около Британского банка, тот и сорок один
год назад бывал совершенно огорошен таким движением. И мне с моей близорукостью и тогда уже приходилось плохо на перекрестках и при перехождении улиц. Без благодетельных bobby (как лондонцы зовут своих городовых) я бы не
ушел от какой-нибудь контузии, наткнувшись на дышло или на оглобли.
К 1868
году Вырубов и Литтре стали издавать журнал"La Philosophic Positive". Я усердно посещал вечера Вырубова, куда Литтре являлся всегда аккуратнейшим образом к девяти часам и к одиннадцати, выпив чашку чаю, брался за свой высокий цилиндр и
уходил всегда одинаково одетый в длинноватый сюртук, при белом галстуке.
От своей мечты начала 1867
года, которая еще довольно сильно владела мною в Париже, я освободился, — идти на сцену; но ей я обязан был тем, что я так
уходил в изучение театрального искусства во всех смыслах.
Та требовательность, какую мы тогда предъявляли, объяснялась, вероятно, двумя мотивами: художественной ценой первых пьес Островского и тем, что он в эти
годы, то есть к началу 70-х
годов, стал как бы
уходить от новых течений русской жизни, а трактование купцов на старый сатирический манер уже приелось. В Москве его еще любили, а в Петербурге ни одна его бытовая пьеса не добивалась крупного успеха.
Собственно"лавровцев"было мало и в Париже, и в русских столицах. Его умственный склад был слишком идейный. Я думаю, что высшего влияния он достиг только своими"Историческими письмами". Тогда же и в Париже, а потом в Петербурге и Москве, как известно, наша молодежь после увлечения народничеством и подпольными сообществами
ушла в марксизм или делалась социал-революционерами и анархистами-экспроприаторами, что достаточно и объявилось в движении 1905–1906
годов.
Первого из них я уже не застал в Ницце (где я прожил несколько зимних сезонов с конца 80-х
годов); там он приобрел себе имя как практикующий врач и был очень популярен в русской колонии. Он когда-то бежал из России после польского восстания, где превратился из артиллерийского офицера русской службы в польского"довудца";
ушел, стало быть, от смертной казни.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым
годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
— Чтобы вам было проще со мной, я скажу о себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую школу, там выучилась золотошвейному делу, потом была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через
год ушла от него, служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
Неточные совпадения
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером //
Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять
лет. // Как выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно быть, богатырь».
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто
ушел в землю; только видны были над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить всю историю своей жизни, от
лет, когда катались по росистой траве его, до
лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
Она бы пошла на это нарочно сама, а в четвертом и в пятом веках
ушла бы в Египетскую пустыню и жила бы там тридцать
лет, питаясь кореньями, восторгами и видениями.
— Матери у меня нет, ну, а дядя каждый
год сюда приезжает и почти каждый раз меня не узнает, даже снаружи, а человек умный; ну, а в три
года вашей разлуки много воды
ушло.
Такой процент, говорят, должен
уходить каждый
год… куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать.