Неточные совпадения
Прошло три с лишком года после прекращения"Библиотеки".
В Лондоне,
в июне 1868 года, я работал
в круглой зале
Британского музея над английской статьей"Нигилизм
в России", которую мне тогдашний редактор"Fortnightly Review"Дж. Морлей (впоследствии министр
в кабинете Гладстона) предложил написать для его журнала.
В Лондоне
в 1867 году, когда он был моим путеводителем по
британской столице, он тотчас же познакомил меня с тем самым Рольстоном (библиотекарем
Британского музея), который один из первых англичан стал писать по русской литературе.
Кроме Бедекера печатного, у меня оказался и живой путеводитель — А.И.Бенни, который нашел мне комнату
в том доме, где и он квартировал,
в квартале
Британского музея, около самой бойкой и шумной Oxford Street.
Кто
в первый раз попадал
в City на одну из улиц около
Британского банка, тот и сорок один год назад бывал совершенно огорошен таким движением. И мне с моей близорукостью и тогда уже приходилось плохо на перекрестках и при перехождении улиц. Без благодетельных bobby (как лондонцы зовут своих городовых) я бы не ушел от какой-нибудь контузии, наткнувшись на дышло или на оглобли.
Ни один город
в Европе не дает этого впечатления громадной материальной и культурной мощи, как
британская столица.
Моего прошлогоднего чичероне по Лондону, А.И.Бенни, уже не было тогда
в Лондоне, но добрейший Рольстон здравствовал, жил все там же, поблизости
Британского музея, где неизменно и состоял библиотекарем. Он любезно подыскал мне и квартирку
в той же улице, где и сам жил, так что мне не было надобности выезжать
в отель. Я прямо с вокзала и отправился туда.
Свои экскурсии по Лондону я распределил на несколько отделов. Меня одинаково интересовали главные течения тогдашней английской жизни, сосредоточенные
в столице
британской империи: политика, то есть парламент, литература, театр, философско-научное движение, клубная и уличная жизнь, вопрос рабочий, которым
в Париже я еще вплотную не занимался.
Так были мной распределены и те мои знакомства, какие я намечал, когда добывал себе письма
в Лондон
в разные сферы. Но, кроме всякого рода экскурсий, я хотел иметь досуги и для чтения, и для работы
в Британском музее, библиотека которого оказала мне даже совершенно неожиданную для меня услугу как русскому писателю.
Только
в это второе пребывание
в британской"столице мира"я почувствовал, какая это громадина и чем она
в своих самых характерных чертах отличается от такой же громадины — Парижа. Но Париж после Лондона должен казаться гораздо мельче, при всем том, какое он пространство занимает и даже при его теперешних двух с половиноюмиллионах жителей.
Он остался верен своим идеалам и своей социальной доктрине; но жизнь
британского общества и народа многому его научила, и он входил
в нее с искренним интересом, без высокомерного самодовольства, которым так часто страдали французы его эпохи, когда им приводилось жить вне своего отечества.
— Мы говорим об этом русском движении
в печати, но,
в сущности, никто у нас о нем хорошенько не знает, — так он, с
британской честностью, высказался мне.
И вот, когда мне пришлось, говоря о русской молодежи 60-х годов, привести собственные слова из статьи моей
в"Библиотеке"""День"о молодом поколении"(где я выступал против Ивана Аксакова), я, работая
в читальне
Британского музея, затребовал тот журнал, где напечатана статья, и на мою фамилию Боборыкин, с инициалами П.Д., нашел
в рукописном тогда каталоге перечень всего, что я напечатал
в"Библиотеке".
В Британском музее и писалась черновая статьи.
Салон Льюиса и Дж. Элиот нашел я
в тот сезон, конечно, самым замечательным по своей любви к умственной свободе, по отсутствию
британского"cant'a"(то есть лицемерия) и национальной или сословной нетерпимости. Тут действительно все дышало идейной жизнью, демократическими симпатиями и смелостью своих убеждений.
Он был большого роста, широкий
в плечах, корректно одетый
в сюртучную пару, говорил без жестов, отчетливо,"ужасно"по-английски, то есть со всеми особенностями
британского прононса, значительно упирая на слова, и с одной преобладающей интонацией.
А та, настоящая биржа, куда лились все артерии Лондона и City с его еще не виданным мною движением, давала чувство матерьяльной мощи, которая, однако, не могла залечить две зияющие раны
британской культуры: проституцию, главное, пролетариат, которого также нельзя было видеть
в Париже
в таких подавляющих размерах.
Лондон, как синтез
британской городской культуры, научил меня чувствовать все роковые контрасты мировой культуры. Нельзя было и после Парижа не видеть мощи и высоты этой культуры, но
в то же время и не сознавать, до какой степени. капиталистический и сословный строй Англии тормозил еще тогда истинное равноправнее этой прославленной стране свободы.
Британский гений
в мире пластического искусства был уже блистательно представлен"Национальной галереей","Кенсинтонским музеем"и другими хранилищами.
В Британском музее с его антиками каждый из нас мог доразвить себя до их понимания. И вообще это колоссальное хранилище всем своим пошибом держало вас
в воздухе приподнятой умственности. Там я провел много дней не только
в ходьбе по залам с их собраниями, но и
в работе
в библиотечной ротонде, кажется до сих пор единственной во всей Европе.
Под его дирижерским смычком вальс"На прекрасном голубом Дунае"звучал так подмывательно, что и чопорная
британская публика приходила
в игривое настроение, ходя кольцом вокруг эстрады, где Штраус не только играл, но и подпрыгивал под ритм своих вальсов.
Культ Шекспира
в Бург-театре прямо отвечал тому культу
британского творца, каким проникнута была критика
в лице Гервинуса и других специалистов по Шекспиру.
Она и смотрела скорее английским подростком, чем русской девочкой по тринадцатому году; блондинка, с одной чисто
британской особенностью: у нее выдавались два зуба
в верхней челюсти, и она носила машинку из каучука, которая ее ужасно раздражала.
Я признавал и теперь признаю, что можно находить общественные идеалы Герберта Спенсера подлежащими критике, но я не мог разделять мнения тогдашних и позднейших почитателей русского публициста, что он"повалил"
британского мыслителя, с которым и я дерзал спорить
в Лондоне.
Неточные совпадения
А нынче все умы
в тумане, // Мораль на нас наводит сон, // Порок любезен и
в романе, // И там уж торжествует он. //
Британской музы небылицы // Тревожат сон отроковицы, // И стал теперь ее кумир // Или задумчивый Вампир, // Или Мельмот, бродяга мрачный, // Иль Вечный жид, или Корсар, // Или таинственный Сбогар. // Лорд Байрон прихотью удачной // Облек
в унылый романтизм // И безнадежный эгоизм.
Самый
Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро
в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница,
в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Оттого я довольно равнодушно пошел вслед за другими
в Британский музеум, по сознанию только необходимости видеть это колоссальное собрание редкостей и предметов знания.
Кеткарт, заступивший
в марте 1852 года Герри Смита, издал, наконец, 2 марта 1853 года
в Вильямстоуне, на границе колонии, прокламацию,
в которой объявляет, именем своей королевы, мир и прощение Сандильи и народу Гаики, с тем чтобы кафры жили, под ответственностью главного вождя своего, Сандильи,
в Британской Кафрарии, но только далее от колониальной границы, на указанных местах.
Наш консул считается значительным виноторговцем, но он живет очень скромно
в сравнении с
британскими негоциантами.
