Неточные совпадения
А то, чего он не мог мне дать как преподаватель, то доделал другой француз — А.-И. де Венси (de Vincy), тоже обломок великой
эпохи, но с прекрасным образованием, бывший артиллерийский офицер
времен Реставрации, воспитанник политехнической школы, застрявший в русской провинции, где сделался учителем
и умер, нажив три дома.
Проезжали Нижним
и другие более крупные величины
и по тому
времени,
и для всех
эпох развития русской литературы.
Как гимназистиком четвертого класса, когда я выбрал латинский язык для того, чтобы попасть со
временем в студенты, так
и дальше, в Казани
и Дерпте, я оставался безусловно верен царству высшего образования, университету в самом обширном смысле — universitas, как понимали ее люди
эпохи Возрождения, в совокупности всех знаний, философских систем, красноречия, поэзии, диалектики, прикладных наук, самых важных для человека, как астрономия, механика, медицина
и другие прикладные доктрины.
Не знаю, выдавались ли такие же
эпохи в дальнейших судьбах русской колонии с таким оживлением,
и светским,
и литературно-художественным. Вряд ли. Что-то я не слыхал этого потом от дерптских русских — бывших студентов
и не студентов, с какими встречался до последнего
времени.
В той жестокой полемике, какая завязалась между «
Временем», а впоследствии «
Эпохой»,
и радикальными журналами, Федор Достоевский весьма сильно участвовал, но не подписывал своих статей.
И позднее, когда оба журнала —
и «
Время»
и «
Эпоха» — прекратились
и началось печатание «Преступления
и наказания», он продолжал быть любимым романистом, сильно волновал ту самую молодежь, идеям которой он нимало не сочувствовал.
В кружок его журналов (сначала"
Время", потом"
Эпоха") я вхож не был,
и наше личное знакомство состоялось уже позднее, по поводу прекращения его журнала, когда"Библиотека"удовлетворяла его подписчиков.
С московским писательским миром, в лице Островского
и Писемского, я прикасался, но немного. Писемский задумал уже к этому
времени перейти на службу в губернское правление советником,
и даже по этому случаю стал ходить совсем бритый, как чиновник из николаевской
эпохи. Я попадал к нему
и в городе (он еще не был тогда домовладельцем),
и на даче в Кунцеве.
Он меня ввел в свое типичное семейство, где все дышало патриархальной степенностью,
и каждый день в известные часы водил меня по городу, рассказывая мне все
время местные анекдоты, восходившие до
эпохи, когда знаменитая Лола Монтес, сделавшись возлюбленной короля Людовика I, скандализовала мюнхенцев своими выходками фаворитки.
Из тогдашних русских немного моложе его был один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить
и держать себя в обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же
эпохи, впоследствии близкого приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер
и в этом чисто московском говоре, какой был у людей того
времени. Они легко могли сойти за родных даже
и по наружности.
К этой же"мастерской"принадлежал, больше теоретически,
и курьезный нигилист той
эпохи, послуживший мне моделью лица, носящий у меня в романе фамилию Ломова. Он одно
время приходил ко мне писать под диктовку
и отличался крайней первобытностью своих потребностей
и расходов.
Неточные совпадения
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя по тому, что оно соответствовало первым
и притом самым блестящим годам екатерининской
эпохи, следует предполагать, что для Глупова это было едва ли не лучшее
время в его истории.
Победа над Наполеоном еще более утвердила их в этом мнении,
и едва ли не в эту самую
эпоху сложилась знаменитая пословица:"Шапками закидаем!", которая впоследствии долгое
время служила девизом глуповских подвигов на поле брани.
Такова была простота нравов того
времени, что мы, свидетели
эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние
времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь
и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом
и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй,
и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность
и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй,
и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его
эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на
время почему-то от него оторвались…
Мы Европу все еще знаем задним числом; нам всем мерещатся те
времена, когда Вольтер царил над парижскими салонами
и на споры Дидро звали, как на стерлядь; когда приезд Давида Юма в Париж сделал
эпоху,
и все контессы, виконтессы ухаживали за ним, кокетничали с ним до того, что другой баловень, Гримм, надулся
и нашел это вовсе не уместным.