Сансон был слуга мольеровской комедии, перешедший потом на амплуа"благородных отцов". Но он и по трагедии считался хорошим преподавателем. Он был учитель Рашели, о которой он мне немало рассказывал. В смысле"направления"он стоял за простоту, правду, точность и ясность дикции и
был врагом всякого"романтического"преувеличения, почему и не очень высоко ставил манеру игры"Фредерика"(Леметра) и раз даже передразнил мне его жестикуляцию и его драматические возгласы.
Неточные совпадения
Щапов сохранял тон и внешность человека, прикосновенного к духовному сословию; дух тогдашних политических и общественных протестов захватил его всецело. В его лице по тому времени явился один из самых первых просвещенных
врагов бесправия и гнета. Если он увлекался в своих оценках значения раскола и некоторых черт древнеземского уклада, то самые эти увлечения
были симпатичны и в то время совсем не банальны.
Рикур
был крупный тип француза, сложившегося к эпохе Февральской революции. Он начал свою карьеру специальностью живописца,
был знаком с разными реформаторами 40-х годов (в том числе и с Фурье), выработал себе весьма радикальное credo, особенно в направлении антиклерикальных идей. Актером он никогда не бывал, а сделался прекрасным чтецом и декламатором реального направления,
врагом всей той рутины, которая, по его мнению, царила и в «Comedie Francaise», и в Консерватории.
Он много говорил тогда о своем друге Годефруа Кавеньяке, брате временного диктатора, которого он считал одним из величайших граждан своей родины. И в его тоне слышны
были еще ноты раздражения. Старые счеты с своими сверстниками,
врагами или лжедрузьями, еще не улеглись в его душе.
Из иностранцев самой крупной личностью
был Кине. Но я не помню, чтобы он произвел сенсацию какой-нибудь речью. Он больше вызывал в толпе интерес своим прошлым как один из самых видных эмигрантов —
врагов Бонапартова режима. Он
был несомненный республиканец 1848 года, человек идей XVIII века, но гораздо больше демократ, чем сторонник социалистической доктрины.
Сколько я помню (могу и ошибаться), они с Герценом при посторонних не
были на"ты"или, во всяком случае, не держались обыкновенного тона между мужем и женой, что
было бы даже гораздо более подходяще для них обоих как
врагов всякого церковного или светского формализма.
О Кавелине он при мне никогда не упоминал, так что и только по поводу этой печатной переписки узнал, как они
были близки. Но о Тургеневе любил говорить, и всегда в полунасмешливом тоне. От него я узнал, как Тургенев относился к июньским дням 1848 года, которые так перевернули все в душе Герцена, и сделали его непримиримым
врагом западноевропейского"мещанства", и вдохновили его на пламенные главы"С того берега".
Обедал я где-то за рекой, в недорогом трактирчике, с Наке и несколькими молодыми людьми из тех, каких Тур называл"господами из правительства", и их беседа произвела на меня жуткое впечатление — так все это
было и юно, и пусто, и даже малоопрятно по части
врагов. Все время говорили взапуски о местных кокотках и о тех притонах, где эти messieurs du gouvernement проводили свои вечера и ночи.
Лондон в истории русской эмиграции сыграл, как известно, исключительную роль. Там
был водружен первый по времени «вольный станок», там раздавался могучий голос Герцена; туда в течение нескольких лет совершалось и тайное и явное паломничество русских — не одних
врагов царизма, а и простых обывателей: чиновников, литераторов, помещиков, военных, более образованных купцов.
Прокурор по общественному положению, по служебным отношениям, по пуговицам на мундире должен
быть врагом губернатора, по крайней мере, во всем перечить ему.
Неточные совпадения
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером // Уйдут, а к Федосеичу // В каморку
враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как
выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно
быть, богатырь».
"
Была в то время, — так начинает он свое повествование, — в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников в присутствии
врага рода человеческого.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние
враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Яшенька, с своей стороны, учил, что сей мир, который мы думаем очима своима видети,
есть сонное некое видение, которое насылается на нас
врагом человечества, и что сами мы не более как странники, из лона исходящие и в оное же лоно входящие.
Париж
был взят;
враг человечества навсегда водворен на острове Св.