И все такою тишиной // Кругом дышало, только чтенье // Дьячков звучало, и с душой // Дружилось тайное стремленье, // И смутно с
детскою мечтой // Уж грусти тихой ощущенье // Я бессознательно сближал // И все чего-то так желал.
Он слышал, что в речах своих революционеры часто говорят о необходимости устроить на земле другую жизнь, эти речи будили его
детские мечты. Но на зыбкой почве его души, засорённой дрянными впечатлениями, отравленной страхом, вера росла слабо, она была подобна больному рахитом ребёнку, кривоногому, с большими глазами, которые всегда смотрят вдаль.
Все это
детские мечты и заботы, но… кто знает, может быть я повстречался бы и с Полиной, я бы ей рассказал, и она бы увидела, что я выше всех этих нелепых толчков судьбы…
К чему служили мои
детские мечты? разве есть необходимость предчувствовать напрасно? будучи ребенком, я часто, под влиянием светлого неба, светлого солнца, веселой природы, создавала себе существа такие, каких требовало мое сердце; они следовали за мною всюду, я разговаривала с ними днем и ночью; они украшали для меня весь мир.
Через несколько времени честолюбие мое начало разыгрываться в
детских мечтах, как сердитый родник, который сначала бьет из-под земли, бежит потом ручьем, рекою и, наконец, бушует морем, выливаясь через берега, будто его стесняющие.
Неточные совпадения
Но ведь оказывается, что этот человек — лишь
мечта моя,
мечта с
детских лет.
— Нет, это — плоды вашего дела! — резко возвысила она голос. — В последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, — хотите ли вы обнаружить адскую интригу против беззащитного старика и пожертвовать «безумными и
детскими любовными
мечтами вашими», чтоб спасти родную вашу сестру?
А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было
детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей, для которых европейская культура есть
мечта о далеком, а не внутренняя их сущность.
Из
детской я перешел в аудиторию, из аудитории — в дружеский кружок, — теории,
мечты, свои люди, никаких деловых отношений. Потом тюрьма, чтоб дать всему осесться. Практическое соприкосновение с жизнию начиналось тут — возле Уральского хребта.
Она часто замечала во всех людях из города что-то
детское и снисходительно усмехалась, но ее трогала и радостно удивляла их вера, глубину которой она чувствовала все яснее, ее ласкали и грели их
мечты о торжестве справедливости, — слушая их, она невольно вздыхала в неведомой печали. Но особенно трогала ее их простота и красивая, щедрая небрежность к самим себе.