Неточные совпадения
В основе «философии свободы» лежит деление на два типа мироощущения и мироотношения — мистический и магический. Мистика пребывает
в сфере свободы,
в ней — трансцендентный прорыв из необходимости естества
в свободу божественной
жизни. Магия еще пребывает
в сфере необходимости, не выходит из заколдованности естества. Путь магический во всех областях легко становится путем человекобожеским. Путь же мистический должен быть путем богочеловеческим. Философия свободы есть философия богочеловечества.
Мало кто уже дерзает писать так, как писали прежде, писать что-то, писать свое, свое не
в смысле особенной оригинальности, а
в смысле непосредственного обнаружения
жизни, как то было
в творениях бл. Августина,
в писаниях мистиков,
в книгах прежних философов.
Великое значение Ницше для нашей эпохи
в том и заключается, что он с неслыханной дерзостью решился сказать что-то; он нарушил этикет критической эпохи, пренебрег приличиями научного века, был самой
жизнью, криком ее глубин, а не — о
жизни.
Нет чего-то как сущности
жизни, и потому считают приличным говорить лишь о чем-то, допускают лишь общеобязательную науку о чем-то
в царстве безвольного, безлюбовного скептицизма,
в царстве расслабленного безверия.
Прав Вейнингер, когда говорит, что
в каждом человеке заложено начало гениальности и каждый может быть
в иные минуты
жизни гениальным.
Полицейская философия роковым образом разрывает с корнями
жизни, как и полицейское государство; полицейская философия неизбежно лишена реализма и превращает бытие
в призрак.
После всех испытаний, всех странствований по пустыням отвлеченного мышления и рационального опыта, после тяжкой полицейской службы должна возвратиться философия
в храм, к священной своей функции, и обрести там утерянный реализм, вновь получать там посвящение
в тайны
жизни.
Первые славянофилы, Киреевский и Хомяков, яснее Вл. Соловьева сознавали, что лишь религиозно, а не философски, лишь
в полноте
жизни, а не
в гнозисе достижим универсальный синтез, всеединство, так как свободнее были от рационализма.
В христианстве истина открывается младенцам, а не мудрым, и гнозис есть плод религиозной
жизни.
Философия станет тем, чем она была
в древности, станет священной, вновь соединенной с тайнами
жизни.
Философия не может и не должна быть богословской апологетикой, она открывает истину, но открыть ее
в силах лишь тогда, когда посвящена
в тайны религиозной
жизни, когда приобщена к пути истины.
Истина освобождает, а путь к истине открывается лишь посвящением
в тайны религиозной
жизни.
Лишь вселенскому церковному сознанию раскрываются тайны
жизни и бытия, лишь
в приобщении к церковному разуму возможно истинное дерзновение, там лишь гарантия против всякого иллюзионизма и призрачности, там подлинный реализм, реализм мистический.
Высшей судебной инстанцией
в делах познания не может и не должна быть инстанция рационалистическая и интеллектуалистическая, а лишь полная и целостная
жизнь духа.
Гносеология, как и все на свете, требует своего оправдания
в религиозной
жизни.
И вот живая истина, цельная истина не может раскрываться лишь интеллектуально, рассудочно, рационально; с ней можно соприкоснуться лишь
в опыте религиозной
жизни.
Разум должен прекратить свое изолированное, отсеченное существование и органически воссоединиться с цельной
жизнью духа, тогда только возможно
в высшем смысле разумное познание.
Актом решившейся, совершившей избрание воли должно заявить, что не принимаем, полнотой
жизни не принимаем самой «гносеологической» постановки проблем, самой плоскости,
в которой все это совершается.
Наивно было бы думать, что можно исповедовать кантианство как теорию знания, как научную методологию, а
в самой
жизни,
в самом бытии быть чем угодно.
Кантианское сознание
в значительной степени определяет ход европейской культуры, культуры германской, во всяком случае, кантианство — факт
жизни, а не только познания.
Глубокая и неискоренимая противоположность существует между философским рационализмом и религиозным реализмом: философский рационализм не выходит из круга идей, мышления, интеллектуальности, рассудочности, религиозный реализм живет
в царстве бытия, реальностей, целостной
жизни духа.
Поэтому протестантизм перенес центр тяжести
жизни и познания
в субъективный мир человека,
в изолированную, предоставленную себе душу.
Малый разум функционирует как отсеченная часть, большой разум функционирует
в цельной
жизни духа.
Вновь обрести утерянный Логос философия может лишь путем посвящения
в тайны религиозной
жизни, лишь приобщением к
жизни Логоса приобретается он как орган познания.
Современное либеральное (
в широком смысле этого слова) сознание не отрицает веры, но видит
в вере произвольное, субъективное, необязательное прибавление душевной
жизни и только знанию придает объективное и общеобязательное значение.
Но свидетели прогнали жениха и невесту, отвергли всякое отношение познания к бытию, и их свидетельская роль превратилась
в самодовлеющую и замкнутую
жизнь.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не
в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция
жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того же разума и той же бесконечной
жизни в бытии, что и
в познающем.
В основе знания самого высшего лежит знание житейское, обыденное, знание как
жизнь.
В этом только смысле можно сказать, что всякая теория познания имеет онтологический базис, т. е. не может уклониться от утверждения той истины, что познание есть часть
жизни,
жизни, данной до рационалистического рассечения на субъект и объект.
Рационализм кантовской и вообще критической философии я вижу
в сознательном отвлечении познания от целостного процесса
жизни.
Нужно совершить переизбрание, избрать новый объект любви, т. е. отречься от старой любви к данной действительности, уже мне гарантированной, мне навязанной, сбросить с себя ветхого человека и родиться к новой
жизни в новой, иной действительности.
Подмена же веры знанием
в данных условиях мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т. е.
жизнь под принуждением данной природной действительности.
Философ должен быть посвящен
в тайны всенародной религиозной
жизни и
в них искать опоры.
Я приведу основной пример из религиозной
жизни, из которого ясна будет и сущность чудесного, и сущность веры
в ее отношении к знанию.
В победу правды
жизни над злом смерти нужно верить, нужно любить Спасителя, чтобы открылось чудо Его воскресения.
По законам природы смерть по-прежнему косит
жизнь, тление царит
в мире.
Воскресение Христа есть единственный абсолютно разумный факт мировой
жизни;
в победе
жизни над смертью, правды над злом есть Разум, Смысл.
Если бы можно было доказать, что Христос воскрес, то чудо воскресения потеряло бы свой спасительный смысл, оно вошло бы
в круговорот природной
жизни.
Религиозный гнозис лишь превращает частную научную истину
в истину полную и цельную,
в истину как путь
жизни.
И наука, и философия должны подчиниться свету религиозной веры не для упразднения своих истин, а для просветления этих истин
в полноте знания и
жизни.
И наука, и философия подводят к великой тайне; но та лишь философия хороша, которая проходит путь до последней тайны, раскрывающейся
в религиозной
жизни,
в мистическом опыте.
Проблеме гносеологической бесспорно принадлежит центральное место
в умственной
жизни нашей эпохи.
Сама
жизнь духа, а не наука о
жизни духа, предшествует гносеологии,
в самой
жизни духа,
в самих силах бытия нужно искать предпосылок гносеологии, а не
в психологии или другой какой-нибудь «логии».
Сущее дано лишь
в живом опыте первичного сознания, до рационалистического распадения на субъект и объект, до рассечения цельной
жизни духа.
Гете был
в глубочайшем смысле слова церковнее, ближе к мировой душе, чем Кант, Фихте и Гегель, и потому осуществлял
в своей
жизни идеал цельного знания.
Природа дана лишь
в естествознании, душевная
жизнь — лишь
в психологии, история — лишь
в исторической науке.
Знание потому есть
жизнь самого бытия, и потому
в самом бытии происходит то, что происходит
в знании, потому так, что
в познающем субъекте и
в познаваемом объекте,
в мышлении и
в бытии живет и действует тот же универсальный разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Прагматизм порывает с отвлеченным познанием, пытается восстановить связь познания с
жизнью, вновь превратить познание
в функцию
жизни — он знаменует собою кризис рационалистической философии.
Мистики те, которые живут мистикой, страдают мистикой, готовы всем пожертвовать для того, чтобы мистику объективировать и реализовать
в мировой и исторической
жизни.
Полнота же и цельность
жизни духа заключает
в себе познание, это не риккертовское «переживание».
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас.
Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем
в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе никогда не услышишь.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей
жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь огни и шум.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. //
В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И
жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана //
В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!