Неточные совпадения
Протестантизм
весь переходит в субъективный
мир духа, он порывает с тайнами и таинствами объективного бытия, соборной души
мира, матери-земли.
И вот тайна природы Христа, тайна соотношения между первой и второй ипостасью открылась именно Афанасию, и за Афанасием пошел
весь христианский
мир.
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него
вся действительность,
все живое бытие есть продукт знания, мышления:
мир созидается категориями субъекта, и ничто не в силах из этих тисков освободиться, ничего не является само по себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
Все же относящееся к забытым, иным
мирам кажется нам зыбким, неопределенным, проблематическим, сомнительным; с
мирами иными у нас нити порваны, воля наша отвращена от этих сфер бытия.
Для обличения
мира невидимых вещей нужна активность
всей человеческой природы, общее ее напряжение, а не активность одного лишь интеллекта, как то мы находим в знании
мира видимого.
Знание этого
мира основано на исконной и исключительной вере в него; знание
мира иного предполагает прежде
всего отречение от этой исключительной и исконной веры и свободную веру в иной
мир.
Вина умопостигаемой воли
всей мировой души и
всех существ
мира отрывает от истоков бытия, рождает раздор и вражду в
мире.
Стены нашей тюрьмы,
все эти гносеологические категории, давящая нас пространственность, временность, необходимость, закон тождества воздвигнуты нашим грехом, нашей виной перед Смыслом
мира, изменой Отцу.
Разрыв
всех существ
мира, распад божественного единства ведет к связанности, к скованности необходимостью.
Ограниченность позитивизма и материализма жизни и мысли есть рабство у чувственного
мира, от которого можно освободиться лишь
всей полнотой жизни.
Проблема, так остро поставленная Гуссерлем и взволновавшая
весь философский
мир, не может быть разрешена «критицизмом» и критической гносеологией.
Все твердые основы знания, устраняющие опасности релятивизма и скептицизма, даны в церковном сознании, не в «сознании вообще» — призраке, выдуманном в кабинетах гносеологов, а в сознании церкви как сущего, как живой души
мира, соединившейся с Логосом, в Софии.
Этот спор не разрешается гносеологией, это — спор о принадлежности к двум разным
мирам, к
миру, в котором
все рационализировано и слова лишены реального значения, имеют лишь номинальное, и к
миру, в котором
все дано в мистической цельности и потому слова полны реального значения.
Я знаю, знаю, что не мое бытие и не бытие
мира зависит ох суждения, от связки «есть», а суждение со
всеми его частями зависит от моего бытия и бытия
мира.
Отделение мышления от бытия, знания от
мира стало предпосылкой всякой философии; в этом отделении философы видят
всю гордость философской рефлексии,
все свое преимущество — перед мышлением наивным.
«Благодаря мистическому направлению, эмпиризм освобождается от необходимости конструировать
весь неисчерпаемо богатый
мир из немногочисленных, бедных по содержанию элементов чувственного опыта.
В механизме нашего восприятия
мира есть какой-то дефект, который смущал
всех философов, есть застарелая болезнь.
Вот место в книге Лосского, которое изобличает онтологическую ее подкладку: «Наряду с этим
миром конечных вещей мы если не знаем, то
все же чуем присутствие иного
мира,
мира абсолютного, где существенная сторона утверждения сохраняется, а отрицания нет: там нет исключительности, внеположности, ограниченности конечного
мира.
Познание наше болезненно не потому, что субъект конструирует объект, опосредствывает, что опыт есть лишь наше субъективное состояние или что знание есть лишь копия, отражение действительности, причем наш познавательный механизм оказывается кривым зеркалом, а потому, что
все бытие наше болезненно, что
мир греховен, что
все в
мире разорвано.
Высшего удовлетворения достигли бы мы, если бы могли так отождествиться со
всем этим
миром, что всякое другое „я“ было бы также и моим „я“.
Все великие философы древнего и нового
мира признавали Логос как начало субъективное и объективное, как основу мышления и бытия.
Откуда же та иррациональность, греховность бытия, которая рождает
все ограничивающий и сковывающие категории и делает наше познание
мира болезненным и неудовлетворяющим?
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный
мир идет разными путями и с разных концов, прежде
всего остро ставит вопрос о смысле мировой истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной.
Жаждой искупления наполнена
вся история
мира, и лишь как искупление может быть понят смысл истории.
Если зло и страдания жизни, смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха
всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности
всего творения за зло
мира, нет круговой поруки, то теодицея [Теодицеей называется проблема оправдания Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
Так превращается первоначальное сознание греховности в злобную обиду на
мир, в претензию получать
все богатства бытия, не заслужив их, в желание отделаться внешним образом от зла, не вырвав корней его.
Непосредственно, первично ощущаемый
всеми людьми и во
все времена первородный грех не мог иметь своего начала во времени и в этом
мире.
Нельзя осмыслить мирового процесса, если не допустить мистической диалектики бытия, предвечно совершающейся и завершающейся вне времени и вне
всех категорий нашего
мира и в одном из своих моментов принявшей форму временного бытия, скованного
всеми этими категориями.
Идея же греха и вытекающей из него болезненности бытия дана нам до
всех категорий, до всякого рационализирования, до самого противоположения субъекта объекту; она переживается вне времени и пространства, вне законов логики, вне этого
мира, данного рациональному сознанию.
Учение об эманации отрицает и лицо Творца и лицо творимых, отрицает свободу и самостоятельность творения.]
все живое пребывает в божественном плане космоса, до времени и до
мира совершается в идеальном процессе божественной диалектики.
Отпала от Бога мировая душа, носительница соборного единства творения, и потому
все и
всё в
мире участвовали в преступлении богоотступничества и ответственны за первородный грех, в нем свободно участвовало каждое существо и каждая былинка.
Насильственное, принудительное, внешнее устранение зла из
мира, необходимость и неизбежность добра — вот что окончательно противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия, вот план, не соответствующий замыслу Существа абсолютного во
всех своих совершенствах.
Земная история приобретает абсолютный религиозный смысл, в ней
все единственно и неповторимо, в ней совершается искупление и спасение
мира.
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения в новые и новые формы —
все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец истории
мира.
Духа в истории
мира не было бы соборного действия Промысла, не было бы отблеска Божества на
всем, что творится в истории, во вселенской культуре, в общественности, не было бы космического единства человечества.
Во
всем в
мире есть опрокинутая, отраженная троичность.
Все монады, из которых состоит творение, сами избрали свою судьбу в
мире, свободно определили себя к бытию в
мире, подчиненном необходимости и тлению.
Отпавший от Бога
мир все же сохранил с Ним мистическую связь, хотя и поврежденную.
История
мира протекает в состоянии распада
всех частей и их взаимной скованности.
Человечество должно было пройти
все стадии первоначального, естественного откровения, пережить языческий политеизм, индийское мироотрицание и иудейское единобожие, должно было достигнуть высших ступеней философского самосознания в Греции и совершить полные предчувствий греческие мистерии, должно было устроиться римское всемирное царство, объединяющее человечество в мировой культуре, чтобы
мир созрел для явления Христа, чтобы тоскующее, жаждущее человечество увидело Логос во плоти.
Все культуры древнего
мира имели в этом деле свою миссию, существование их имело религиозный смысл.
До Христа
мир не знал вселенской религии;
все религии были национальными и ограниченными, но
мир шел с разных концов к вселенскому религиозному сознанию, к вселенской религии.
Все уже было в
мире по частям,
все назрело,
все подготовилось, но Самого Христа еще не было.
Но
весь смысл явления Христа
миру в том и заключается, чтобы
мир свободно узнал Христа, полюбил Царя в образе Распятого, увидел божественную мощь в кажущемся бессилии и беспомощности.
В воскресении Христа был один раз за
всю мировую историю абсолютно отменен порядок природы, был дан реальный пример преображения
мира.
Перед Иисусом Сладчайшим
все в
мире потеряло свою прелесть, стало пресным.
И
весь крещеный христианский
мир, даже потеряв высшее религиозное сознание того, кто был Иисус, в мистической своей стихии чувствует, что в Нем скрыта великая тайна, что с Ним связана величайшая проблема мировой истории.
Пусть умственно сравнивают Христа с Буддой, Сократом или Магометом,
все же в глубине чувствуют, что это не то, что с пришествием Христа изменился космический состав
мира, что вошла в
мир сила не от
мира сего, что трансцендентное стало имманентным.
После Христа история
мира пошла не по пути наименьшего сопротивления, как хотят думать позитивные историки, а по пути наибольшего сопротивления, по пути сопротивления
всему греховному порядку природы.
Но
весь «христианский»
мир не принял реально христианства,
все еще остался языческим.