Неточные совпадения
Требование «научной» веры, замены веры знанием
есть, как мы
увидим, отказ от свободы, от свободного избрания и от вольного подвига, требование это унижает человека, а не возвышает его.
Как мы
увидим ниже, вера
есть функция воли, но вера как субъективное и произвольное психологическое состояние, зависящее от ограничения знания и от настроений,
есть или эстетическая забава, или моральное малодушие.
Но, как
увидим, и замена знания верой
была бы отказом нести бремя мировой фактичности, с которой мы связаны по собственной вине.
Религиозная философия
видит, что противоположность знания и веры
есть лишь аберрация слабого зрения.
Именно те и должны
быть названы рационалистами, которые всюду
видят рационализацию и вне рационализации допускают лишь «переживание».
Этот методологический прием, заимствованный у критицистов, не только не обязателен для Лосского, но, как мы
увидим, внутренне для него противоречив, так как его теория знания не пропедевтическая, а онтологическая и внутренне не может не
быть таковой.
Индивидуалистический эмпиризм полагает, что весь опыт
есть мое субъективное состояние, в то время как универсальный эмпиризм Лосского
видит в опыте саму живую действительность в ее необъятности.
Вначале философия брала прежде бытие, потом мышление, в дальнейшем своем развитии стала брать прежде мышление, потом бытие, теперь философия вновь возвращается к тому состоянию, когда она сознательно уже, изведав все соблазны рационализма, скептицизма, критицизма,
будет брать прежде бытие, потом мышление,
увидит в мышлении функцию бытия.
Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании
есть, как мы
видели, результат того же заболевания бытия, которое превратило его во временное, пространственное, материальное и логическое.
Человечество должно
было пройти все стадии первоначального, естественного откровения, пережить языческий политеизм, индийское мироотрицание и иудейское единобожие, должно
было достигнуть высших ступеней философского самосознания в Греции и совершить полные предчувствий греческие мистерии, должно
было устроиться римское всемирное царство, объединяющее человечество в мировой культуре, чтобы мир созрел для явления Христа, чтобы тоскующее, жаждущее человечество
увидело Логос во плоти.
Только однажды в истории мира
была дана возможность
увидеть Бога в человеческом образе, и то
было чудом истории, единственным по своему значению, чудесным фактом искупления и спасения.
Гарнак
видит интеллектуализм в христианской догматике и призывает к простой сердечности в отношении к Христу, не решая вопроса о том, кто
был Христос.
Христос не совершал чудес в истории, отверг этот дьявольский соблазн, так как в свободе человека
видел смысл истории, так как чудеса
были бы насилием и не оставили бы места для достоинства и заслуги любви к Христу.
И самое сильное препятствие,
быть может, в том, что не
видят чуда от веры в Христа, что поверивший в Христа все еще остается слабым человеком.
Романтики всегда возвращались и
будут возвращаться к средневековью,
видят там родственное себе томление.
Религиозное сознание
видит в истории трагедию, которая имела начало и
будет иметь конец.
Революционер сам хочет
быть Христом, и эта жажда жертвы мешает ему
увидеть Христа, поверить в Единого Спасителя.
Нельзя отрицать язычества, безумно
видеть в нем злой соблазн; язычество
было подлинным откровением, но первоначальным, неполным, односторонним, и
были глубокие, мистические причины гибели язычества как религии.
Сознание, освобожденное от гипнотической власти обожествленного страдания,
увидит, что сущность мира не
есть страдание и сущность любви не
есть только сострадание.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно
будет не
увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже последнего из послушников, если бы они могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их разговоров и книг!
Скоро,
быть может, мы
увидим возрождение католической литературы, подобное тому, которое
видело начало XIX века.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то
есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Неточные совпадения
Осип. Послушай, малый: ты, я
вижу, проворный парень; приготовь-ка там что-нибудь
поесть.
Хлестаков. Вы, как я
вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Добчинский.То
есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите
видеть, хочу, чтоб он теперь уже
был совсем, то
есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел.
Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем
ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Хлестаков. Отчего же нет? Я
видел сам, проходя мимо кухни, там много готовилось. И в столовой сегодня поутру двое каких-то коротеньких человека
ели семгу и еще много кой-чего.