Неточные совпадения
С давних времен было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия — особенная страна, не похожая ни на какую страну
мира.
Русское государство давно уже признано великой державой,
с которой должны считаться все государства
мира и которая играет видную роль в международной политике.
С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и достигла размеров, потрясающих воображение всех народов
мира.
И нужна была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя, стряхнула
с себя пассивность, разбудила в себе мужественные силы и почувствовала себя призванной к великим делам в
мире.
Это совпадает
с периодами особенного духовного подъема, когда судьбами истории данный народ призывается совершить что-либо великое и новое для
мира.
Розанов хочет
с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения на
мир, тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому государственная служба есть дело серьезное, а литература, идеи и пр. — пустяки, забава.
С точки зрения благополучия нынешнего поколения можно согласиться на постыдный
мир, но это невозможно
с точки зрения ценности национальности и ее исторической судьбы.
Всякое смешение национализма
с мессианизмом, всякое выдавание национализма за мессианизм порождается темнотой сознания и несет в
мире зло.
Не случайно, что пожар мировой войны начался
с Балкан, и оттуда всегда шла угроза европейскому
миру.
Россия же еще не подымалась до постановки тех мировых вопросов,
с которыми связано ее положение в
мире.
Он видит в католичестве правду,
с которой православный
мир должен воссоединиться.
Вронский давно предсказал мировую войну в таком почти виде, как она сейчас происходит, столкновение славянского
мира с германским и неизбежность единения Польши
с Россией в ее борьбе
с Германией (см. его «Le destin de la France, de l’Allemagne et de la Russie comme Proĺеgomenes du Messianisme»).
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную жизнь и привести ее к внешнему совершенству, не считаясь ни
с теми энергиями, которые есть в бесконечном
мире над человеком и вокруг него.
Поистине проблемы, связанные
с Индией, Китаем или
миром мусульманским,
с океанами и материками, более космичны по своей природе, чем замкнутые проблемы борьбы партий и социальных групп.
Но мировой Город не может погибнуть, он нужен
миру, в нем нерв нового свободного человечества
с его добром и его злом,
с его правдой и его неправдой, в нем пульсирует кровь Европы, и она обольется кровью, если Парижу будет нанесен удар.
Таков польский мессианизм, прежде всего жертвенный, не связанный
с государственной силой,
с успехом и господством в
мире…
Он начинает
с того, что отвергает
мир, не принимает извне, объективно данного ему бытия, как не критической реальности.
Мир изначально предстоит германцу темным и хаотическим, он ничего не принимает, ни к чему и ни к кому в
мире не относится
с братским чувством.
Пасифистская теория вечного
мира легко превращается в теорию вечного покоя, счастливой бездвижности, ибо последовательно должно отрицать не только боль, связанную
с движением войны, но и боль, связанную со всяким движением, со всяким зачинающим историческим творчеством.
Человечество и весь
мир могут перейти к высшему бытию, и не будет уже материальных насильственных войн
с ужасами, кровью и убийством.
С таким же успехом он мог бы сказать, что должно участвовать все человечество и даже весь животный и растительный
мир.
Но политике всегда приходится иметь дело
с данным, конкретным состоянием целого
мира,
с низким уровнем человеческой массы,
с невозрожденными душами,
с сопротивлением необходимости.
Но само социальное дело есть обращение к относительному, есть сложное, требующее чуткости и гибкости взаимоотношение
с относительным
миром, всегда бесконечно сложным.
Но так как человеческая общественность была изолирована от мирового целого, от жизни космической и очень преувеличено было самостоятельное значение общественности, то образовался рационалистический утопизм
с его верой в совершенное, до конца рациональное устроение общественной жизни, независимое от духовных основ жизни человека и
мира.
Тот хаос, в который сейчас ввергнут
мир и за ним мысль, должен был бы привести к пониманию неразрывной связи истины
с существованием Логоса, Смысла.
Но совершенно на другом конце, в точных науках о природном
мире, мы сейчас встречаемся
с настоящей трагедией ученого.
Разница этой философии со старой классической онтологической философией в том, что она встречается
с объективностью абсурдного, бессмысленного
мира, в то время, как первая думала, что она встречается
с объективностью разума и смыслом бытия.
Исторический
мир или, вернее, исторические
миры, которые познаются из объекта, имеют дело уже
с объективацией.
Можно было бы сопоставить мысли Сартра, Камю и др.
с трагическим гуманизмом Герцена, для которого
мир был случаен и бессмыслен, но человек был свободным существом и мог создать лучший
мир.
Нужно видеть абсурдность и бессмысленность
мира, в котором мы живем, и вместе
с тем верить в дух,
с которым связана свобода, и в смысл, который победит бессмыслицу и преобразит
мир.
Но что может означать дуализм двух
миров и как согласовать
с ним научное познание?
Важнее же всего сознать, что дух совсем не есть реальность, сопоставимая
с другими реальностями, например,
с реальностью материи; дух есть реальность совсем в другом смысле, он есть свобода, а не бытие, качественное изменение мировой данности, творческая энергия, преображающая
мир.
Как связать это
с торжеством в
мире зла и страданием?
Мир объектов,
мир феноменов,
с царствующей в нем необходимостью, лишь внешняя сфера, но за ним скрыта глубина связи
с Богом.
Не меньший ужас должен возникнуть
с открытием
мира бесконечно малого.
И вместе
с тем они очень активны, и им удалось вызвать страх у всего
мира и некоторую уверенность, что они победят.
Весь положительный пафос Маркса был связан
с его верой в то, что человек, социальный человек, овладеет
миром,
миром необходимости, организует новое общество, прекратит образовавшуюся анархию во имя блага людей, во имя их возрастающей силы.
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение
мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь
с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
Величайшие подъемы духовного творчества связаны были
с признанием существования иного
мира, независимо от того, в какой форме это признавалось.
Но и старая вера в Промысл требует переоценок, она связывалась
с оптимизмом и бестрагичным взглядом на этот феноменальный
мир, подчиненный необходимым каузальным связям.
Националистические страсти, терзающие
мир, не являются непосредственными, первичными страстями, они срастаются
с государственными интересами, очень многое вызывается пропагандой.
Деление
мира на Восток и Запад имеет всемирно-историческое значение, и
с ним более всего связан вопрос достижения всемирного единства человечества.
Человеческий
мир распадается на части, и вместе
с тем мы вступаем в универсальную эпоху.
Старая интеллигенция была революционна по своему типу, она жила в расколе
с окружающим
миром.