Неточные совпадения
Жизнь народов Европы
будет отброшена к элементарному, ей грозит варваризация.
Великая Россия все еще оставалась уединенной провинцией в
жизни мировой и европейской, ее духовная
жизнь была обособлена и замкнута.
Но духовная культура России, то ядро
жизни, по отношению к которому сама государственность
есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
Война 1914 года глубже и сильнее вводит Россию в водоворот мировой
жизни и
спаивает европейский Восток с европейским Западом, чем война 1812 года.
И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной
жизнью, по своему закону, не хочет
быть подчиненной функцией народной
жизни.
Власть бюрократии в русской
жизни была внутренним нашествием неметчины.
Духовное странствование
есть в Лермонтове, в Гоголе,
есть в Л. Толстом и Достоевском, а на другом конце — у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой
жизни.
Ничего христианского не
было в вечном припеве славянофилов о гниении Запада и отсутствии у него христианской
жизни.
В России давно уже нарождалось пророческое чувствование того, что настанет час истории, когда она
будет призвана для великих откровений духа, когда центр мировой духовной
жизни будет в ней.
А это значит, что русская мысль и русская
жизнь должны
быть радикально освобождены от мертвенных и мертвящих сторон славянофильства, не только официального, но и народного.
Но много
было фальши и лжи, много рабства у материального быта, много «возвышающих обманов» и идеализаций, задерживающих
жизнь духа.
Русское самосознание не может
быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти формы означают несовершеннолетие русского народа, его незрелость для
жизни мировой, для мировой роли.
Россия духа может
быть раскрыта лишь путем мужественной жертвы
жизнью в животной теплоте коллективной родовой плоти.
И тогда возрождение России к новой
жизни может
быть связано лишь с мужественными, активными и творящими путями духа, с раскрытием Христа внутри человека и народа, а не с натуралистической родовой стихией, вечно влекущей и порабощающей.
Русский народ нужно более всего призывать к религиозной мужественности не на войне только, но и в
жизни мирной, где он должен
быть господином своей земли.
Есть у Розанова особенная, таинственная
жизнь слов, магия словосочетаний, притягивающая чувственность слов.
Все заключено в органической
жизни слов и от них не может
быть оторвано.
Этот колосс физиологии, колосс
жизни и должно
быть источник
жизни — вызвал во мне чисто женственное ощущение безвольности, покорности и ненасытного желания „
побыть вблизи“, видеть, не спускать глаз…
История образования русской государственности, величайшей в мире государственности, столь непостижимая в
жизни безгосударственного русского народа, может
быть понята из этой тайны.
Русское возрождение не может
быть возрождением славянофильства, оно
будет концом и старого славянофильства и старого западничества, началом новой
жизни и нового осознания.
В розановской стихии
есть вечная опасность, вечный соблазн русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной
жизни в мире.
Славянофильство оказывается нисколько не лучше западничества, оно — так же отвлеченно, литературно, идеологично, оторвано от подлинной
жизни, которая
есть Россия «официальная».
Он сам изобличил свою психологию в гениальной книге «Уединенное», которая должна
была бы
быть последней книгой его
жизни и которая навсегда останется в русской литературе.
Историческая
жизнь есть самостоятельная реальность, и в ней
есть самостоятельные ценности.
Россия
есть самостоятельная ценность в мире, не растворимая в других ценностях, и эту ценность России нужно донести до божественной
жизни.
Традиционное применение русской интеллигенции отвлеченно-социологических категорий к исторической
жизни и историческим задачам всегда
было лишь своеобразной и прикрытой формой морализирования над историей.
То
были консервативные надежды, надежды искренних, идейных церковных консерваторов, которых приводило в отчаяние разрушение церковной
жизни, господство над нею темных сил.
Но А. Д. Самарин столкнулся с темным, иррациональным началом в церковной
жизни, в точке скрепления церкви и государства, с влияниями, которые не могут
быть даже названы реакционными, так как для них нет никакого разумного имени.
Хлыстовство, как начало стихийной оргийности,
есть и в нашей церковной
жизни.
И
была какая-то ниточка, соединяющая тьму на вершине русской
жизни с тьмой в ее низинах.
Романтическое движение на Западе возникло тогда, когда буржуазия
была еще в самом начале своего жизненного пути, когда ей предстояло еще целое столетие блестящих успехов и могущества в земной
жизни.
Радикальное русское западничество, искаженное и рабски воспринимающее сложную и богатую
жизнь Запада,
есть форма восточной пассивности.
Но и в славянофильстве и в народничестве всегда
была значительная доля утопизма централистических идеологий, и эти обращенные к народной
жизни идейные течения не покрывали всей необъятности и огромности русской народной
жизни.
Оно
было исканием истинного народа и истинной народной
жизни со стороны интеллигенции, утерявшей связь с народом и не способной себя сознать народом.
В самой глубине народной
жизни, у лучших людей из народа никакого народничества нет, там
есть жажда развития и восхождения, стремление к свету, а не к народности.
Народная
жизнь есть национальная, общерусская
жизнь,
жизнь всей русской земли и всех русских людей, взятых не в поверхностном, а глубинном пласте.
И каждый русский человек должен
был бы чувствовать себя и сознавать себя народом и в глубине своей ощутить народную стихию и народную
жизнь.
Высококультурный слой может
быть так же народен, как и глубинный подземный слой народной
жизни.
Народная
жизнь не может
быть монополией какого-нибудь слоя или класса.
На поверхности национальной
жизни всегда
будут существовать духовные центры, но не должно это носить характера духовной бюрократизации
жизни.
Централизм реакционный и централизм революционный могут
быть в одинаковом несоответствии с тем, что совершается в глубине России, в недрах народной
жизни.
И да не
будет так, чтобы старое бюрократическое насилие над народной
жизнью сменилось новым якобинским насилием!
Бюрократизм
есть особая метафизика
жизни, и она глубоко проникает в
жизнь.
Но провинциализм
есть другая метафизика
жизни.
Нельзя предписать свободу из центра — должна
быть воля к свободе в народной
жизни, уходящей корнями своими в недра земли.
Русский человек
будет грабить и наживаться нечистыми путями, но при этом он никогда не
будет почитать материальные богатства высшей ценностью, он
будет верить, что
жизнь св. Серафима Саровского выше всех земных благ и что св.
Оргия химических инстинктов, безобразной наживы и спекуляции в дни великой мировой войны и великих испытаний для России
есть наш величайший позор, темное пятно на национальной
жизни, язва на теле России.
Русский интеллигентский максимализм, революционизм, радикализм
есть особого рода моралистический аскетизм в отношении к государственной, общественной и вообще исторической
жизни.
Жизнь идей
есть обнаружение
жизни духа.
Общественность не может уже
быть оторванной и изолированной от
жизни космической, от энергий, которые переливаются в нее из всех планов космоса.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на
жизнь мою готовы покуситься.
Деньги бы только
были, а
жизнь тонкая и политичная: кеятры, собаки тебе танцуют, и все что хочешь.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он
жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Анна Андреевна. Да хорошо, когда ты
был городничим. А там ведь
жизнь совершенно другая.