Немец должен презирать русского человека за то, что тот не умеет жить, устраивать жизнь, организовать жизнь,
не знает ничему меры и места, не умеет достигать возможного.
И такое отношение будет вполне согласным с душой русского народа, великодушной, бескорыстной и терпимой, дарящей, а не отнимающей, которой все еще
не знают славяне, так как она закрыта для них нашей не народной государственной политикой.
Неточные совпадения
Но славянофильская философия истории
не хочет
знать антиномичности России, она считается только с одним тезисом русской жизни.
И здесь мы
знаем странников, свободных духом, ни к чему
не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града.
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме,
не желающем
знать формы.
Сознание нашей интеллигенции
не хотело
знать истории, как конкретной метафизической реальности и ценности.
Только Достоевский
знал ее, но открывал ее
не в жизни народа, а в жизни интеллигенции.
Поэтому невозможен уже социальный утопизм, всегда основанный на упрощенном мышлении об общественной жизни, на рационализации ее,
не желающий
знать иррациональных космических сил.
Утопизм
не желает
знать связи зла общественного со злом космическим,
не видит принадлежности общественности ко всему круговороту природного порядка или природного беспорядка.
Они
знают, что война есть великое зло и кара за грехи человечества, но они видят смысл мировых событий и вступают в новый исторический период без того чувства уныния и отброшенности, которое ощущают люди первого типа, ни в чем
не прозревающие внутреннего смысла.
Очень характерно, что Л. Толстой и тогда, когда писал «Войну и мир», и тогда, когда писал свои нравственно-религиозные трактаты, был безнадежно замкнут в кругу частной точки зрения на жизнь,
не желающей
знать ничего, кроме индивидуальной жизни, ее радостей и горестей, ее совершенств или несовершенств.
Старый, гладко-поверхностный гуманизм
не хотел
знать глубины самого человека.
На этой почве вырабатывается политический формализм,
не желающий
знать реального содержания человеческой жизни.
Во имя некоторой бесспорной правды демократии, идущей на смену нашей исконной неправде, мы готовы были забыть, что религия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществляема Робеспьером,
не только
не освобождает личности и
не утверждает ее неотъемлемых прав, но совершенно подавляет личность и
не хочет
знать ее автономного бытия.
Отвлеченный демократизм всегда есть формализм, он
не хочет
знать содержания народной воли, народного сердца, народной мысли, ему важно лишь формальное народовластие.
Политика, экономика, наука, техника, национальность и пр.
не хотят
знать никакого нравственного закона, никакого духовного начала, стоящего выше их сферы.
Техника
не желает
знать никакого высшего начала над собой.
Это есть монизм, который
не может
знать по-настоящему свободы.
Материализм есть полное отрицание свободы, и социальный строй, основанный на материализме,
не может
знать никакой свободы.
Коллективизм
не хочет
знать живого отношения человека к человеку, он
знает лишь отношение человека к обществу, к коллективу, который уже определяет отношение человека к человеку.
Впопад ли я ответила — //
Не знаю… Мука смертная // Под сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, // С ребеночком сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего
не знает Митрофанушка.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Неточные совпадения
Добчинский. При мне-с
не имеется, потому что деньги мои, если изволите
знать, положены в приказ общественного призрения.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только,
знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я
знаю, что ни одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Хлестаков. Черт его
знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!