Принижение Истины до тех научных понятий, которые явились результатом приспособления к необходимости, есть
падение духа, отречение его от творческой активности.
Неточные совпадения
Плененность
духа человеческого «миром» есть вина его, грех его,
падение его.
Но та материальность, которую отлично исследует наука, есть не только воплощение живого
духа, она есть также отяжеление, сковывание и порабощение
духа, на ней лежит роковая печать
падения, погружения в низшие сферы.
Каждый раз, когда живой
дух человека наталкивается на сопротивление тяжелых и для него мертвых материальных тел, он чувствует
падение всечеловека и порожденный им раздор и отчужденность.
И если
падение и порабощение старого Адама, ветхого человека укрепило в мире царство природно-родового рождения через сексуальный акт, то новый Адам, новый Человек мог родиться лишь от девы, зачавшей от
Духа.
Неточные совпадения
«Империя близка к своему
падению, как скоро повреждаются ее начальные основания; как скоро изменяется
дух Правления, и вместо равенства законов, которые составляют душу его, люди захотят личного равенства, несогласного с
духом законного повиновения; как скоро перестанут чтить Государя, начальников, старцев, родителей.
О
падении оракулов, 27).] в язычестве, времена последнего уже миновали, и если теперь искать Бога только в природе, то чрез нее можно услышать не «богов», но «лестчих
духов», уводящих от истины, и сделаться жертвой религиозного обмана.
Но потом, в конце романа, в мрачной и страшной картине
падения человеческого
духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душою вместо света, — в этой картине — столько назидания для судьи человеческого, что, конечно, он воскликнет в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно светом исхода и уже сознательно отверг его».
Оплакивая в канаве свое
падение, я проникался
духом смирения: я порицал свободу (и это так рано!), и жаждал какой-то сладкой неволи, и тосковал о каком-то рабстве — рабстве сладком, добром, смирном, покорном и покойном, — словом, о рабстве приязни и попечительности дружбы, которая бы потребовала от меня отчета и нанесла бы мне заслуженные мною укоры, нанесла бы тоном глубоким и сильным, но таким, который бы неизбежно смягчался и открывал мне будущее в спокойном свете.
Если не стоять на точке зрения манихейского дуализма, то дьявол есть высший
дух, божье творение и
падение его объяснимо лишь меонической свободой.