Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои!
Пускай в душевной глубине
И всходят и зайдут оне. //..........
Как сердцу высказать себя?
Другому как
понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь. //..........
Лишь жить в самом себе умей:
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум…
Неточные совпадения
Так называемая экзистенциальная философия, новизна которой мне представляется преувеличенной,
понимает философию как познание человеческого существования и познание мира через человеческое существование.
И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы
понять все происшедшее с миром как происшедшее со мной.
Я
понимал жизнь не как воспитание, а как борьбу за свободу.
Но я никогда не мог
понять, когда говорили, что очень трудно воздержание и аскеза.
Мне было противно давать
понять о своей значительности и умственном превосходстве.
Под философским призванием я
понимал совсем не то, что я специализируюсь на какой-то дисциплине знания, напишу диссертацию, стану профессором.
Я, в сущности, всегда мог
понять Канта или Гегеля, лишь раскрыв в самом себе тот же мир мысли, что и у Канта или Гегеля.
Может быть, именно вследствие этих моих свойств мне всегда казалось, что меня плохо
понимают, не
понимают главного.
Неверно
поняли бы мою тему одиночества, если бы сделали заключение, что у меня не было близких людей, что я никого не любил и никому не обязан вечной благодарностью.
Я и христианство
понял и принял как эмансипацию.
Но если под шутливым выражением «вольный сын эфира»
понимать легкость, отсутствие боли, то это неверно обо мне.
Борьбу за свободу я
понимал прежде всего не как борьбу общественную, а как борьбу личности против власти общества.
Я очень рано
понял, что революционная интеллигенция не любит по-настоящему свободы, что пафос ее в ином.
Под свободой разное
понимают, и отсюда много недоразумений.
Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории — бунту Лютера, бунту разума просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против истории и цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое христианство я
понимаю как бунт против мира и его закона.
Я очень плохо
понимаю настроение А. Жида в его Nourritures Terrestres [«Земная пища» (фр.).] и вижу в этом лишь борьбу пуританина с запретами, наложенными на его жизнь.
Я знал и
понимал все возражения против моих мыслей и верований, проникал в них, но я всегда делал творческое усилие внутреннего преодоления и выражал лишь результаты этого усилия.
Мне иногда казалось, может быть иллюзорно, что женщины меня лучше
понимают, чем мужчины.
Я еще
понимал и ценил провансальских трубадуров, которые впервые в истории культуры внесли идеальную любовь-влюбленность.
Только собственный внутренний опыт давал мне возможность
понять читаемую книгу.
Я думаю, что вообще иначе ничего нельзя
понять в книгах.
Извне, из «не-я», которому ничего бы не соответствовало бы в «я», ничего толком
понять и узнать нельзя.
Я много раз пытался
понять и осмыслить процесс своего мышления и познания, хотя я не принадлежу к людям рефлексии над собой.
Я был в известный период моей жизни а-теистом, если под атеизмом
понимать анти-теизм, отрицание традиционных религиозных понятий о Боге.
Но я не был атеистом, если под атеизмом
понимать отрицание высшего духовного начала, независимых от материального мира духовных ценностей.
Вряд ли Плеханов, по недостатку философской культуры, вполне
понял то, что я говорил.
Меня очень плохо
понимают.
Плохо
понимают характер моего дуализма, ошибочно приписывая ему онтологический характер, особенно плохо
понимают центральное для меня значение учения об объективации и эсхатологические мотивы моей философии.
Но я иначе
понимаю положительные цели освобождения.
Романтики не
понимают по-настоящему принципа личности и свободы.
Я хотел бы, чтобы меня верно
поняли.
Я
понял, что революционером я всегда был и остаюсь им по тем же причинам, по которым восставал против революции и революционеров.
Я не всегда
понимаю, почему все так сложилось.
Без духовных лиц, которые почти ничего не
понимали в его проблематике, ему было скучно.
Русскому народу присущ своеобразный коллективизм, который нужно
понять не социологически.
Промысел Божий можно
понимать лишь духовно, а не натуралистически.
Но грехопадение можно
понять как утерю свободы или как испытание свободы.
Без этой соизмеримости нельзя
понять самой возможности откровения.
Такого рода сознание противоположно сознанию, которое
понимает отношения между Богом и человеком как судебный процесс.
Моя критика оккультизма, теософии и антропософии связана была с тем, что все эти течения космоцентричны и находятся во власти космического прельщения, я же видел истину в антропоцентризме и самое христианство
понимал как углубленный антропоцентризм.
И молодые девушки влюблялись в тех молодых людей, которые давали
понять о своей причастности к оккультным обществам, как в другие годы и в другой обстановке влюблялись в тех молодых людей, которые давали
понять о своей причастности к центральному революционному комитету.
Победу Христа над смертью они
понимали не в смысле воскресения мертвых, а в смысле достигнутого эмпирического бессмертия, в том смысле, что смерти нет для уверовавших во Христа.
Так и
понимают многие историки христианства (И. Вейсс, Луози, Швейцер).
Обыкновенно поставленную мной тему о творчестве неверно
понимают.
Ее
понимают в обычном смысле культурного творчества, творчества «наук и искусств», творчества художественных произведений, писания книг и прочее.
Для уяснения моей мысли очень важно
понять, что для меня творчество человека не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека и обязанность человека.
Я
понял, что сознание греховности должно переходить в сознание творческого подъема, иначе человек опускается вниз.
Повторяю, что под творчеством я все время
понимаю не создание культурных продуктов, а потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной, высшей жизни, к новому бытию.
Но нужно
понять сложность этой мысли.
Очевидно, фельетонист понял всю книгу так, как невозможно было
понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни
понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не
понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
— Да чем же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума не приложу! — // «А ситцы те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну…
поняла теперь?..»
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, //
Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
Иной добра не делает, // И зла за ним не видится, // Иного не
поймешь.
Сама лисица хитрая, // По любопытству бабьему, // Подкралась к мужикам, // Послушала, послушала // И прочь пошла, подумавши: // «И черт их не
поймет!» // И вправду: сами спорщики // Едва ли знали, помнили — // О чем они шумят…