Неточные совпадения
Автор вспоминает о других людях
и событиях
и говорит больше
всего о себе.
Все эти типы книг хотят с большей или меньшей правдивостью
и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее.
Между фактами моей жизни
и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более
всего и интересует.
В ней не
все правда, в ней есть
и творчество поэта.
Я пережил мир,
весь мировой
и исторический процесс,
все события моего времени как часть моего микрокосма, как мой духовный путь.
И настоящее осмысливание заключается в том, чтобы понять
все происшедшее с миром как происшедшее со мной.
Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую
и для моей родины,
и для
всего мира.
Главы книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по темам
и проблемам, мучившим меня
всю жизнь.
Я наследую традицию славянофилов
и западников, Чаадаева
и Хомякова, Герцена
и Белинского, даже Бакунина
и Чернышевского, несмотря на различие миросозерцаний,
и более
всего Достоевского
и Л. Толстого, Вл. Соловьева
и Н. Федорова.
Человек — микрокосм
и заключает в себе
все.
Все мои предки были генералы
и георгиевские кавалеры,
все начали службу в кавалергардском полку.
Но я чувствовал себя родившимся в лесу
и более
всего любил лес.
Все мое детство
и отрочество связано с Липками.
Все в ужасе
и ждут кар со стороны Николая I, который нахмурился.
Всю жизнь он не мог утешиться, что имение продано,
и тосковал по нем.
Она уже вышла из крепкого, оформленного быта
и менее
всего приспособилась к новому буржуазному быту.
У отца моего происходил перелом миросозерцания, он
все более проникался либеральными взглядами, порывал с традициями
и часто вступал в конфликт с окружающим обществом.
Белая Церковь
и Александрия представляли настоящее феодальное герцогство, с двором, с неисчислимым количеством людей, питавшихся вокруг двора, с огромными конюшнями породистых лошадей, с охотами, на которые съезжалась
вся аристократия Юго-Западного края.
У меня совсем не выработалось товарищеских чувств,
и это имело последствие для
всей моей жизни.
Я был очень к нему привязан,
и отношения сохранились на
всю жизнь.
Но мое расхождение с кадетами
и со
всей кадетской атмосферой имело более глубокие причины.
Но греческий
и латинский я изучал
всего два года, готовясь на аттестат зрелости.
Я очень много читал в течение
всей моей жизни
и очень разнообразно.
Я
всю жизнь учился, учусь
и сейчас.
Думая о физическом труде
и тренировке тела, я на опыте подтверждаю для себя глубокое убеждение, что человек есть микрокосм, потенциальная величина, что в нем
все заложено.
Это выражалось
и в том, что я любил устраивать свою комнату
и выделять ее из
всей квартиры, не выносил никаких посягательств на мои вещи.
Но я не был эгоцентриком, то есть не был исключительно поглощен собой
и не относил
всего к себе.
Я прежде
всего человек брезгливый,
и брезгливость моя
и физическая,
и душевная.
Еще большее отталкивание вызывало во мне
все связанное с человеческим самолюбием
и честолюбием, с борьбой за преобладание.
Более
всего, конечно, к собакам
и кошкам, с которыми у меня была интимная близость.
И это во мне глубже
всех теорий,
всех философских направлений.
И я
всю жизнь это говорил себе.
Я боролся за это с яростью
и разрывал со
всем, что мне мешало осуществлять мою задачу.
Я больше
всего любил философию, но не отдался исключительно философии; я не любил «жизни»
и много сил отдал «жизни», больше других философов; я не любил социальной стороны жизни
и всегда в нее вмешивался; я имел аскетические вкусы
и не шел аскетическим путем; был исключительно жалостлив
и мало делал, чтобы ее реализовать.
Я часто думал, что не реализовал
всех своих возможностей
и не был до конца последователен, потому что во мне было непреодолимое барство, барство метафизическое, как однажды было обо мне сказано.
Также обманывал
и ожидания
всех идейных направлений, которые рассчитывали, что я буду их человеком.
Меня притягивает всегда
и во
всем трансцендентное, другое, выходящее за грани
и пределы, заключающее в себе тайну.
У меня вообще никогда не было перспективы какой-либо жизненной карьеры
и было отталкивание от
всего академического.
Я нашел в библиотеке отца «Критику чистого разума» Канта
и «Философию духа» Гегеля (третья часть «Энциклопедии»),
Все это способствовало образованию во мне своего субъективного мира, который я противополагал миру объективному.
Но я затрудняюсь выразить
всю напряженность своего чувства «я»
и своего мира в этом «я», не нахожу для этого слов.
В мире творчества
все интереснее, значительнее, оригинальнее, глубже, чем в действительной жизни, чем в истории или в мысли рефлексий
и отражений.
И я действительно превыше
всего возлюбил свободу.
В сущности, я
всю жизнь пишу философию свободы, стараясь ее усовершенствовать
и дополнить.
Я сознаю себя прежде
всего эмансипатором,
и я сочувствую всякой эмансипации.
Все, что я утверждал, я утверждал после свободы
и из свободы.
Борьба за свободу, которую я вел
всю жизнь, была самым положительным
и ценным в моей жизни, но в ней была
и отрицательная сторона — разрыв, отчужденность, неслиянность, даже вражда.
Вспоминая
всю свою жизнь, начиная с первых ее шагов, я вижу, что никогда не знал никакого авторитета
и никогда никакого авторитета не признавал.
У меня даже никогда не было мысли сделаться профессором, потому что это
все же предполагает существование начальства
и авторитетов.
Это, конечно, совсем не значит, что я не хотел учиться у других, у
всех великих учителей мысли,
и что не подвергался никаким влияниям, никому ни в чем не был обязан.
Я постоянно питался мировой мыслью, получал умственные толчки, многим был обязан мыслителям
и писателям, которых
всю жизнь чтил, обязан людям, которым был близок.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего,
всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Марья Антоновна (отдвигаясъ).Для чего ж близко?
все равно
и далеко.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да
все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Пойдешь ли пашней, нивою — //
Вся нива спелым колосом // К ногам господским стелется, // Ласкает слух
и взор!