Но возрастание эсхатологического чувства и сознания
говорит о том, что серединное человеческое царство, царство культуры по преимуществу, начинает разлагаться и кончается.
Неточные совпадения
То,
о чем
говорит Пруст, было опытом всей моей жизни.
То,
о чем я
говорю, не легко сделать понятным.
Для меня характерно, что у меня не было
того, что называют «обращением», и для меня невозможна потеря веры. У меня может быть восстание против низких и ложных идей
о Боге во имя идеи более свободной и высокой. Я объясню это, когда буду
говорить о Боге.
Когда мне рассказывали
о любви, носящей нелегальный характер,
то я всегда
говорил, что это никого не касается, ни меня, ни
того, кто рассказывает, особенно его не касается.
Но у меня не было
того, что называют культом вечной женственности и
о чем любили
говорить в начале XX века, ссылаясь на культ Прекрасной Дамы, на Данте, на Гёте.
Когда ставилась, например, проблема одиночества (вспоминаю декаду в Pontigny, посвященную этой проблеме),
то говорили об одиночестве у Петрарки, Руссо или Ницше, а не
о самом одиночестве.
Но в действительности я отсутствовал из всего
того,
о чем рассудительно
говорил.
Но это не
то, что
о нем
говорили и чего искали.
Наблюдая над творческим процессом в самом себе, я иногда поражался несходством с
тем, что мне
говорили о себе другие люди.
Я
говорил уже, что весь план моей книги «
О назначении человека», которая, может быть, самая систематическая из моих книг, мне вдруг пришел в голову, когда я сидел в балете Дягилева, не имевшего никакой связи с
темой книги.
Очень походит многое из
того, что он
говорит о способах усвоения немцами западного рационализма, западной техники и индустриализации, на
то, что я не раз писал
о способах усвоения всего этого русским народом.
Когда молодой француз
говорил о пережитом им кризисе,
то обыкновенно это означало, что он перешел от одних писателей к другим, например, от Пруста и Жида к Барресу и Клоделю.
Сент-Бёв
говорит по поводу мемуаров Шатобриана: «Il a substitué plus ou moins les sentiments qu’il se donnait dans le moment où il écrivait, à seux qu’il avait réellement aux moments qu’il raconte» [«Он подменяет в какой-то степени чувства, которые действительно испытывает в
те моменты,
о которых рассказывает, чувствами, которые появляются у него в
тот момент, когда он пишет» (фр.).].
Это открытие очень преувеличили и признали почти законом, что в своей мысли и своем творчестве человек всегда скрывает себя и что нужно думать
о нем обратное
тому, что он сам
о себе
говорит.
Вместе с
тем это
говорит о преобладании воображения над сердцем.
Я совсем не
говорю в своей книге
о самых глубоких общениях моей жизни, с которыми связаны большие обогащения моей жизни, но вместе с
тем и драматизм ее.
Осматривание достопримечательностей, не
говоря о том, что всё уже было видено, не имело для него, как для Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
Много и долго говорил в этом духе Карл Иваныч:
говорил о том, как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне очень больно было это слышать), говорил о Саксонии, о своих родителях, о друге своем портном Schönheit и т. д., и т. д.
Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего, собственно, не
говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не
говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал
говорить о литературе,
то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Городничий. Ну, а что из
того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы…
О, я знаю вас: вы если начнете
говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Г-жа Простакова. Полно, братец,
о свиньях —
то начинать. Поговорим-ка лучше
о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с
того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— Не к
тому о сем
говорю! — объяснился батюшка, — однако и
о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где пастырю-то взять, господин бригадир?
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича
о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или,
говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь
о правде,
то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.