Неточные совпадения
Обыкновенно борения духа я проецировал во вне и выражал их
в форме борьбы с враждебными
течениями.
У меня была большая способность быстро ориентироваться
в умственных
течениях и понимать их смысл и соотношение.
Одно время я боролся с хлынувшим
в русскую интеллектуальную жизнь неокантианским
течением.
Но я оставался
в стороне от преобладающих
течений.
И
в этом я отличаюсь от других
течений русской религиозной философии, которая чувствует большую связь с Платоном и Шеллингом.
Думаю также, что русская философия
в наиболее своеобразных своих
течениях всегда склонялась к экзистенциальному типу философствования.
В отношении к романтизму этих
течений, с которыми я был жизненно связан, я себя часто чувствовал антиромантиком, не классиком, конечно, но реалистом и противником иллюзорности и возвышенного вранья.
Некоторые религиозные
течения начала XX века делали вид, что они пребывают
в наивной, докритической стихии, имитировали народный примитивизм.
Мой иррационализм или сверхрационализм прошел через «просвещение», не
в смысле французских
течений XVIII века, а
в смысле Канта, который формулировал вечную правду «просвещения» и с ней связывал свое учение об автономии.
Я почувствовал, что подымается
в русской жизни что-то новое и что необходимо определить свое отношение к этому
течению.
В конце 90 годов образовалось марксистское
течение, которое стояло на гораздо более высоком культурном уровне, чем другие
течения революционной интеллигенции.
В рабочей среде
в то время обнаружилось
течение, враждебное интеллигенции, требовавшее самостоятельной активности рабочих.
Да и я изначально принадлежал к другому
течению в марксизме.
Он соединял Маркса с Авенариусом и Ницше, увлекался новыми
течениями в искусстве.
В критическом марксизме я представлял более левое
течение, чем П. Струве.
После этой поездки
в Петербург у меня завязалась литературная связь с
течением критического марксизма, все более склонявшегося к идеализму.
Журнал «Вопросы жизни» имел большое симптоматическое значение, он отражал
течения того времени, он был новым явлением
в истории русских журналов.
Он должен был прежде всего выразить кризис миросозерцания интеллигенции, духовные искания того времени, идеализм, движение к христианству, новое религиозное сознание и соединить это с новыми
течениями в литературе, которые не находили себе места
в старых журналах, и с политикой левого крыла Союза освобождения, с участием более свободных социалистов.
Уже
в конце XIX века у нас были
течения, обнаружившие разрыв с традиционным материализмом и позитивизмом интеллигенции, с утилитаризмом
в искусстве.
Основным
в новом
течении было влияние Достоевского и Л. Толстого, отчасти Вл. Соловьева и из западных — Ницше и символистов.
Это было время нового эстетического сознания и новых
течений в литературе и искусстве.
Наряду с
течениями в литературе возникли
течения в философии.
Мне хотелось проникнуть
в духовные
течения эпохи, постигнуть их смысл, но я не отдавался им.
Мне всегда была неприятна литературщина, тепличная атмосфера, замкнутость
в узком кругу, эгоцентризм поэтов, ждущих восхваления их стихов, бессознательная лживость увлеченных оккультными
течениями, отсутствие притока свежего воздуха, воздуха вселенной.
Несчастье культурного ренессанса начала XX века было
в том, что
в нем культурная элита была изолирована
в небольшом круге и оторвана от широких социальных
течений того времени.
Попытка «Вопросов жизни» еще
в самом начале установить сближение культурно-ренессанских и социальных
течений оказалась бессильной.
Но коллективизм есть
в русском народничестве, левом и правом,
в русских религиозных и социальных
течениях,
в типе русского христианства.
Хомяков и славянофилы, Вл. Соловьев, Достоевский, народные социалисты, религиозно-общественные
течения начала XX века, Н. Федоров,
В. Розанов,
В. Иванов, А. Белый, П. Флоренский — все против индивидуалистической культуры, все ищут культуры коллективной, органической, «соборной», хотя и по-разному понимаемой.
Это
течение не имело широкого распространения и существовало лишь
в петербургских литературных кругах.
Мне многое не нравилось
в этом модном на короткое время
течении.
Единственное, что верно, так это существование подпочвенной связи между дионисической революционной стихией эпохи и дионисическими
течениями в литературе.
Это был прежде всего внутренний религиозный процесс, и он был
в значительной степени связан с духовной реакцией против литературных
течений того времени.
Моя религиозная философия, которая была вполне осознана и выражена лишь
в книге «Смысл творчества», отличалась от преобладающего
течения.
Одно
течение вводило софийность
в систему православной догматики.
Булгакова, для этих
течений совсем не стоял
в центре Христос и Евангелие.
В известный момент произошло смешение разных духовных
течений.
Я боролся с многими
течениями, между прочим, и с попыткой насадить
в России чисто немецкое
течение.
Произошло столкновение с ультрареакционным
течением в эмиграции, с консервативно-традиционным и клерикальным православием, не желающим знать всего творческого движения религиозной мысли начала XX века, с реставрационной политикой, вожделеющей утерянного привилегированного положения.
В противоположность господствующим сейчас
течениям я всегда верил, что существует не только универсальное христианство, но и универсальная религия.
В это время вокруг меня процветали всякого рода оккультические
течения.
Моя критика оккультизма, теософии и антропософии связана была с тем, что все эти
течения космоцентричны и находятся во власти космического прельщения, я же видел истину
в антропоцентризме и самое христианство понимал как углубленный антропоцентризм.
Популярность оккультических и теософических
течений я объяснял космическим прельщением эпохи, жаждой раствориться
в таинственных силах космоса,
в душе мира, а также неспособностью церковного богословия ответить на запросы современной души.
Все захотели быть приобщенными к истинному розенкрейцерству, как это было у нас
в масонских
течениях конца XVIII и начала XIX века.
А. Белый характерен для разных
течений начала века, потому что он не мог оставаться
в чистой литературе и
в эстетическом сознании, его символизм носил мистический и оккультический характер, он отражал все духовные настроения и искания эпохи.
Чувствовались
в некоторых
течениях подземные манихейские и богумильские влияния.
Проблема нового религиозного сознания
в христианстве для меня стояла иначе, иначе формулировалась, чем
в других
течениях русской религиозной мысли начала XX века.
Это не проблема плоти, как у Мережковского, не проблема освящения космоса, как
в софиологическом
течении, а проблема творчества, проблема новой религиозной антропологии.
Совершенно то же я встречал
в западных христианских
течениях,
в мысли католической и протестантской, которая охвачена была жаждой возврата к истокам прошлого (томизм, бартианство).
В действительности, метафизически, я более крайний противник коммунизма, чем представители разных
течений эмиграции, по состоянию своего сознания коллективистических, признающих примат коллектива, общества и государства над личностью.
Это значило, что меня находили слишком терпимым к большевизму, не одержимым маниакальной ненавистью к русской революции, слишком широким
в смысле привлечения «левых»
течений.