Неточные совпадения
Из русских мыслителей XIX в. наиболее универсален
был Вл.
Соловьев.
Соловьев может
быть назван христианским гуманистом.
Полемизируя с правым христианским лагерем, Вл.
Соловьев любил говорить, что гуманистический процесс истории не только
есть христианский процесс, хотя бы то и не
было сознано, но что неверующие гуманисты лучше осуществляют христианство, чем верующие христиане, которые ничего не сделали для улучшения человеческого общества.
Вл.
Соловьев, который принадлежит, главным образом, теме о русской философии, совсем не
был чужд теме социальной.
Но Вл.
Соловьев не
был народником, и, в отличие от других представителей русской мысли, он признает положительную миссию государства, требуя только, чтобы государство
было подчинено христианским началам.
Вл.
Соловьев был представитель русского универсализма и в более очищенной форме, чем близкий ему Достоевский.
Прежде всего, в отличие от Чернышевского, Добролюбова и других нигилистов 60-х годов, он не
был разночинец, он происходил из родового дворянства, он типичное дворянское дитя, маменькин сынок [См.: Е.
Соловьев. «Писарев».].
Вл.
Соловьев, который не любил Толстого, сказал, что его религиозная философия
есть лишь феноменология его великого духа.
Он
был потрясен смертной казнью, как и Достоевский, как и Тургенев, как и Вл.
Соловьев, как и все лучшие русские люди.
Вл.
Соловьев был философ, а не богослов.
Этот путь
будет продолжать Вл.
Соловьев и напишет книги для выражения своей философии.
И вместе с тем Вл.
Соловьев был очень одинок, мало понят и очень поздно оценен.
И образованию этого мифа способствовало то, что
был Вл.
Соловьев дневной и
был Вл.
Соловьев ночной, внешне открывавший себя и в самом раскрытии себя скрывавший и в самом главном себя не раскрывавший.
Но, как философ, Вл.
Соловьев совсем не
был экзистенциалистом, он не выражал своего внутреннего существа, а прикрывал.
Соловьев признает, и вместе с тем богочеловеческий процесс, который приводит к Богочеловечеству, для него, как будто бы,
есть необходимый, детерминированный процесс эволюции.
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях начала XX в., связано с платоновским учением об идеях. «София
есть выраженная, осуществленная идея», — говорит
Соловьев. «София
есть тело Божие, материя Божества, проникнутая началом Божественного единства».
В свое время Вл.
Соловьев был мало оценен и не понят.
Профетизм его не имеет обязательной связи с его теократической схемой и даже опрокидывает ее, Вл.
Соловьев верил в возможность новизны в христианстве, он
был проникнут мессианской идеей, обращенной к будущему, и в этом он нам наиболее близок.
Это значит, что Вл.
Соловьев был сверхконфессионален, верил в возможность новой эпохи в истории христианства.
Но по духу своему странниками
были и наиболее творческие представители русской культуры, странниками
были Гоголь, Достоевский, Л. Толстой, Вл.
Соловьев и вся революционная интеллигенция.
Главными выразителями этих апокалиптических настроений
были К. Леонтьев и Вл.
Соловьев.
Вл.
Соловьев был для Блока и Белого окном, из которого дул ветер грядущего.
В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной
пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Я не помню, как дошел я до З. Не ноги меня несли, не лодка меня везла: меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья. Я прошел мимо куста, где
пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел мою любовь и мое счастье.
Неточные совпадения
Меж гор, лежащих полукругом, // Пойдем туда, где ручеек, // Виясь, бежит зеленым лугом // К реке сквозь липовый лесок. // Там
соловей, весны любовник, // Всю ночь
поет; цветет шиповник, // И слышен говор ключевой, — // Там виден камень гробовой // В тени двух сосен устарелых. // Пришельцу надпись говорит: // «Владимир Ленской здесь лежит, // Погибший рано смертью смелых, // В такой-то год, таких-то лет. // Покойся, юноша-поэт!»
Гонимы вешними лучами, // С окрестных гор уже снега // Сбежали мутными ручьями // На потопленные луга. // Улыбкой ясною природа // Сквозь сон встречает утро года; // Синея блещут небеса. // Еще прозрачные леса // Как будто пухом зеленеют. // Пчела за данью полевой // Летит из кельи восковой. // Долины сохнут и пестреют; // Стада шумят, и
соловей // Уж
пел в безмолвии ночей.
Тоска любви Татьяну гонит, // И в сад идет она грустить, // И вдруг недвижны очи клонит, // И лень ей далее ступить. // Приподнялася грудь, ланиты // Мгновенным пламенем покрыты, // Дыханье замерло в устах, // И в слухе шум, и блеск в очах… // Настанет ночь; луна обходит // Дозором дальный свод небес, // И
соловей во мгле древес //
Напевы звучные заводит. // Татьяна в темноте не спит // И тихо с няней говорит:
Да вы уж родом так: собою не велички, // А песни, что́ твой
соловей!» — // «Спасибо, кум; зато, по совести моей, //
Поёшь ты лучше райской птички.
Скажи лишь, как нам сесть!» — // «Чтоб музыкантом
быть, так надобно уменье // И уши ваших понежней», // Им отвечает
Соловей: // «А вы, друзья, как ни садитесь, // Всё в музыканты не годитесь».