Неточные совпадения
Великие русские писатели XIX
в. будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды спасения народа, человечества и всего
мира, от печалования и страдания о неправде и рабстве человека.
«Мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят
в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать
миру какой-нибудь важный урок».
«
В основании государства русского: добровольность, свобода и
мир».
Община была для них не исторической, а внеисторической величиной, как бы «иным
миром»
в этом
мире.
В русской мысли преобладает моральный элемент над метафизическим, и за ней скрыта жажда преображения
мира.
Идея, высказанная уже Чаадаевым, что русский народ, более свободный от тяжести всемирной истории, может создать новый
мир в будущем, развивается Герценом и народническим социализмом.
Россия есть Великий Востоко-Запад, она есть целый огромный
мир, и
в русском народе заключены великие силы.
Ив. Карамазов говорит: «
В окончательном результате я
мира Божьего не принимаю, и хоть знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе».
Счастлив, кто посетил сей
мирВ его минуты роковые:
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Власть
в этом
мире злая, управление
миром дурное.
При этом нужно сказать, что Нечаев, которого автор «Бесов» неверно изображает, был настоящим аскетом и подвижником революционной идеи и
в своем «Катехизисе революционера» пишет как бы наставление к духовной жизни революционера, требуя от него отречения от
мира.
Но он верил, что русский мужик спасет
мир от торжествующего мещанства, которое он видел и
в западном социализме, и у рабочих Европы.
В европейском мещанском
мире он видит два стана: «С одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с другой — неимущие мещане, которые хотят вырвать из их рук их достояние, но не имеют силы, т. е., с одной стороны, скупость, с другой — зависть.
Но левая народническая интеллигенция остается замкнутой
в своем
мире и имеет своих властителей дум.
Он обличает историческое христианство, историческую церковь
в приспособлении заветов Христа к закону этого
мира,
в замене Царства Божьего царством кесаря,
в измене закону Бога.
В его первичную интуицию духовного всеединства
мира входит и осуществление социальной правды, создание совершенного общества.
Православие, и особенно русское православие, не имеет своего оправдания культуры,
в нем был нигилистический элемент
в отношении ко всему, что творит человек
в этом
мире.
Это непринятие злого
мира было
в православном аскетизме и эсхатологизме,
в русском расколе.
Атеизм может быть экзистенциальным диалектическим моментом
в очищении идеи Бога, отрицание духа может быть очищением духа от служебной роли для господствующих интересов
мира.
Но основные толстовские мотивы и идеи можно уже найти
в ранней повести «Казаки»,
в «Войне и
мире» и «Анне Карениной».
Он делает жуткое предсказание: если какой-нибудь народ попробует осуществить
в своей стране марксизм, то это будет самая страшная тирания, какую только видел
мир.
Но именно Толстой потребовал безумия
в жизни, именно он не хотел допустить никакого компромисса между Богом и
миром, именно он предложил рискнуть всем.
Если человек перестанет противиться злу насилием, т. е. перестанет следовать закону этого
мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит
в свои права божественная природа.
Но принципиальное отношение к царству кесаря
в Евангелии определяется отвержением искушения царством этого
мира.
«
В этой области (области первичной веры), предшествующей логическому сознанию и наполненной сознанием жизненным, не нуждающимся
в доказательствах и доводах, сознает человек, что принадлежит его умственному
миру и что —
миру внешнему».
Он был человеком стихии воздуха, а не стихии земли, был странником
в этом
мире, а не человеком оседлым.
У него было видение целостности, всеединства
мира, божественного космоса,
в котором нет отделения частей от целого, нет вражды и раздора, нет ничего отвлеченного и самоутверждающегося.
Господствующая
в природном
мире материя, отдаленная от Бога, есть дурная бесконечность.
Этим проникнута его критика отвлеченных начал, его искание целостного знания,
в основании знания,
в основании философии лежит вера, самое признание реальности внешнего
мира предполагает веру.
Зло и страдание
мира не мешали Вл. Соловьеву
в этот период видеть богочеловеческий процесс развития.
Богочеловечество подготовлялось еще
в языческом
мире,
в языческих религиях.
Учение о Софии утверждает начало божественной премудрости
в тварном
мире,
в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между Творцом и творением.
В человеческом
мире Достоевского раскрывается полярность
в самой глубине бытия, полярность самой красоты.
Иван Карамазов объявляет бунт, не принимает
мира Божьего и возвращает билет Богу на вход
в мировую гармонию.
«Мыслью о Христовом царстве не от
мира сего мы пользуемся только для своего нечеловеколюбивого, ленивого и малодушного безучастия к труждающимся и обремененным
в сем
мире».
Так, он справедливо думает, что душа должна предсуществовать, что она вечно была
в Боге, что
мир создан не во времени, а
в вечности.
Эта загадочность человека определяется тем, что он, с одной стороны, есть природное существо, с другой же стороны, он не вмещается
в природный
мир и выходит за его пределы.
Церковь не есть Царство Божье, церковь явилась
в истории и действовала
в истории, она не означает преображения
мира, явления нового неба и новой земли.
Когда Достоевский говорил, что красота спасет
мир, он имел
в виду преображение
мира, наступление Царства Божьего.
Народные искатели Божьей правды хотели, чтобы христианство осуществилось
в жизни, они хотели большей духовности
в отношении к жизни, не соглашались на приспособление к законам этого
мира.
Все считали этот
мир,
в котором приходилось жить, злым и безбожным и искали иного
мира, иной жизни.
В отношении к этому
миру, к истории, к современной цивилизации настроение было эсхатологическое.
Этот
мир кончается,
в них начинается новый
мир.
«Шигалев смотрел так, как будто ждал разрушения
мира… так-этак, послезавтра утром, ровно
в двадцать пять минут одиннадцатого».
Он не хочет продолжать жить
в истории, которая покоится на безбожном законе
мира, он хочет жить
в природе, смешивая падшую природу, подчиненную злому закону
мира не менее истории, с природой преображенной и просветленной, природой божественной.
В Достоевском были зачатки новой христианской антропологии и космологии, была новая обращенность к тварному
миру, чуждая святоотеческому православию.
К концу XIX
в.
в России возникли апокалиптические настроения, связанные с чувством наступления конца
мира и явления антихриста, т. е. окрашенные пессимистически.
Все это находится
в линии, обратной движению к активно-творческому пониманию конца
мира.
Учение Вл. Соловьева о богочеловечестве, доведенное до конца, должно бы привести к активной, а не пассивной эсхатологии, к сознанию творческого призвания человека
в конце истории, которое только и сделает возможным наступление конца
мира и второе пришествие Христа.
В нем достигло предельной остроты чувство ответственности всех за всех, — каждый ответствен за весь
мир и за всех людей, и каждый должен стремиться к спасению всех и всего.