Неточные совпадения
Мне особенно близок дуализм Канта, кантовское различение царства свободы и царства природы, кантовское учение о свободе умопостигаемого характера и кантовские волюнтаризм, взгляд на
мир явлений, как отличный от
того подлинного
мира, который он неудачно назвал
миром вещей в себе.
Философия этой книги сознательно личная, в ней говорится о человеке, о
мире, о Боге лишь
то, что я увидел и пережил, в ней философствует конкретный человек, а не мировой разум или мировой дух.
Если бы человек не был личностью, хотя бы невыявленной или задавленной, хотя бы пораженной болезнью, хотя бы существующей лишь в потенции или возможности,
то он был бы подобен другим вещам
мира и в нем не было бы ничего необычайного.
Но личность в человеке свидетельствует о
том, что
мир не самодостаточен, что он может быть преодолен и превзойден.
Когда личность вступает в
мир, единственная и неповторимая личность,
то мировой процесс прерывается и принужден изменить свой ход, хотя бы внешне это не было заметно.
И вместе с
тем личность предполагает форму и границу, она не смешивается с окружающим
миром и не растворяется в нем.
Но в
то время, как функции тела физиологичны и связаны с человеком, как с существом, принадлежащим к животному биологическому
миру, форма тела связана с эстетикой.
Личность не порождается родовым космическим процессом, не рождается от отца и матери, она происходит от Бога, является из другого
мира; она свидетельствует о
том, что человек есть точка пересечения двух
миров, что в нем происходит борьба духа и природы, свободы и необходимости, независимости и зависимости.
Человек-личность,
тот же человек, преодолевает свою эгоцентрическую замкнутость, раскрывает в себе универсум, но отстаивает свою независимость и своё достоинство по отношению к окружающему
миру.
Это связано с
тем, что человек есть существо, принадлежащее не к одному, а к двум
мирам.
Личности человека нет, если нет бытия, выше её стоящего, если нет
того горнего
мира, к которому она должна восходить.
И все
то, что экзистенциально в объективированных ступенях
мира, в нации, человечестве, космосе и т. д., принадлежит внутреннему существу личности, не подчиненной никакому иерархическому центру.
Ошибка гуманизма была совсем не в
том, что он слишком утверждал человека, что он толкал на путь человекобожества, как часто утверждалось в русской религиозной мысли, а в
том, что он недостаточно, не до конца утверждал человека, что он не мог гарантировать независимость человека от
мира и заключал в себе опасность порабощения человека обществу и природе.
Но в человеке есть божественный элемент, в нем есть как бы две природы, в нем есть пересечение двух
миров, он несет в себе образ, который есть и образ человеческий и образ Божий и есть образ человеческий в меру
того, как осуществляется образ Божий.
Личность может переживать экзальтацию своей субъективности и вместе с
тем не трансцендировать к
миру иному.
Нет разницы в
том, что я исчезаю для
мира и что
мир исчезает для меня.
Любовь каритативная есть нисхождение, она не ищет для себя, для своего обогащения, она отдает, жертвует, она погружена в
мир страдающий,
мир, агонизирующий во
тьме.
Это есть преломление любви в безличном высшем и низшем
мире, в безличном
мире идей и безличном
мире страдания и
тьмы.
Движение есть изменение, и оно не спрашивает согласия у
мира на
те перестановки, которые являются результатом этого порожденного движением изменения.
В
мире объективированном, обыденном, обезличенном, экстериоризированном не
то называют силой, что есть сила в экзистенциальном смысле слова.
Совершенно ошибочно было бы отнести апофатическую социологию к потустороннему, небесному, трансцендентному
миру, к «загробной» жизни и успокоиться на
том, что в посюстороннем, земном, имманентном
мире, в жизни до смерти все должно остаться по-старому.
Мы увидим в последней части книги, что «конец
мира», который на философском языке означает конец объективации, предполагает творческую активность человека и совершается не только «по
ту сторону», но и «по сю сторону».
Заслуга новой философии была в
том, что она раскрыла активность субъекта в конструкции
мира объективного.
Маркион был некогда потрясен
тем, что
мир так полон зла и страданий, а он сотворен Богом, которому приписывается всемогущество и всеблагость.
И
те, которые восстают против зла и страданий
мира и хотят создать
мир лучший, более справедливый и счастливый, сами причиняют неисчислимые страдания, создают новые формы зла.
Если все от Бога и все направляется Богом ко благу, если Бог действует и в чуме, и в холере, и в инквизиции, и в пытках, в войнах и порабощениях,
то это при последовательном продумывании должно вести к отрицанию существования зла и несправедливости в
мире.
Но если самый лучший из всех возможных
миров так ужасен,
то как пессимистично подобное учение.
За
миром разорванным, подверженным хаотическому распаду и вместе с
тем принудительно сцепленным, подчиненным необходимости мыслят единство нравственного миропорядка.
Природный
мир, «
мир сей» и его массивная среда, совсем не тождествен с
тем, что называют космосом и космической жизнью, наполненной существами.
Она обозначает возврат творчества человека назад, к
тому объективированному
миру, из которого он хотел вырваться.
Борьба против рабства у объективированного
мира, против охлаждения творческого огня в продуктах творчества заключается совсем не в
том, что творец перестает выражать себя и реализовать себя в своих творениях, это было бы нелепое требование, — борьба эта заключается в максимальном прорыве замкнутого круга объективации через творческий акт, в максимальной экзистенциальности творений творца, во вторжении максимальной субъектности в объектность
мира.
Рабство у самого себя и рабство у объективного
мира есть одно и
то же рабство.
Лишь в
мире объективации, т. е. в
мире отчужденности, безличности и детерминизма, существует
то отношение части и целого, которое обнаруживается в индивидуализме.
Замечательно, что рабство человека одинаково может быть результатом
того, что человек исключительно поглощен своим «я» и сосредоточен на своих состояниях, не замечая
мира и людей, и
тем, что человек выброшен исключительно вовне, в объективность
мира и теряет сознание своего «я».
Вероятно, среди этих царств духовному взору Христа предстали и все
те царства
мира, которые будут именовать себя христианскими, все трансформации царства до конца времен.
Суверенитет всегда почитается священным, между
тем как ничего священного в объективированном
мире нет, есть лишь лжесвятыни и идолы.
В объективированном
мире есть лишь необходимые функции, не более
того.
Настоящая аристократическая порода есть порода людей, которые не могут занять положения в
тех отношениях господства и рабства, на которых держится обыденный объективированный
мир.
Это есть перспектива эсхатологическая по отношению к этому
миру, но она означает изменение этого
мира, прорыв, прерыв
той инерции, которая порождена объективацией.
Если буржуа гражданин этого
мира,
то пролетарий есть существо, лишенное гражданства в этом
мире и не имеющее сознания этого гражданства.
Буржуа не верит серьезно в существование иного
мира, не верит даже в
том случае, если он формально исповедует какую-нибудь религиозную веру.
В революции происходит процесс объективации, отчуждение человеческой природы в объектный
мир, в
то время как настоящая и радикальная революция должна была бы быть победой над всякой объективацией и переходом в свободную субъективность.
Это связано с
тем, что утопия есть смешение кесарева и Божия, этого
мира и
мира иного.
Персонализм не может примириться с
тем извращением иерархии ценностей, на которой покоится капиталистический
мир, с оценкой человека по
тому, что у него есть и какое положение он в обществе занимает.
Не подлежит никакому спору
тот факт, что половое влечение и половой акт совершенно безличны и не заключают в себе ничего специфически человеческого, объединяя человека со всем животным
миром.
Обыденность объективированного
мира притупляет остроту
темы о связи любви и смерти.
И
то, что христианские теологи, учителя Церкви, официальные представители христианства, никогда не могли ничего сказать о любви, кроме пошлостей, и даже не замечали её, свидетельствует о
том, насколько христианство было социализировано в обыденном объективированном
мире и приспособлено к его требованиям.
Существует рабство человека у пола и рабство человека у семьи; и
то и другое рабство есть порождения объективации, объективации пола и объективации любви в
мире социальной обыденности.
Метафизический ужас любви не только в
том, что так много в
мире неразделенной любви, и даже не в
том, что так много любви, которая не может быть разделена (это гораздо мучительнее): он внутри самой взаимно разделенной, так называемой счастливой любви.
Если эстет живет в
мире своих ощущений и эмоций,
то это совсем не означает, что он живет в экзистенциальном
мире субъектности, в
мире духа, свободы и творческой активности.