Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие — все делается добродетелью, когда переносится с личности на
национальное целое.
Национальное целое, существующее тысячелетия, имеет большую ценность, чем отдельный класс, которого не было в прошлом и, может быть, не будет в будущем.
Неточные совпадения
Но главная ложь, порожденная национализмом, в том, что когда говорят о «
национальном» идеале, о благе «
национального»
целого, о «
национальном» единстве, о «
национальном» призвании и пр., то всегда связывают «
национальное» с привилегированным, господствующим меньшинством, обыкновенно с классами, обладающими собственностью.
И вот стихийная историческая волна возносит на вершину власти сектантов, привыкших жить в подполье, в отщеплении от
национального целого и отрицать государство, отечество, историческую преемственность.
Неточные совпадения
Такая мечта о человеке и человечестве, отвлеченных от всего
национального, есть жажда угашения
целого мира ценностей и богатств.
В Москве есть особая varietas [разновидность (лат.).] рода человеческого; мы говорим о тех полубогатых дворянских домах, которых обитатели совершенно сошли со сцены и скромно проживают
целыми поколениями по разным переулкам; однообразный порядок и какое-то затаенное озлобление против всего нового составляет главный характер обитателей этих домов, глубоко стоящих на дворе, с покривившимися колоннами и нечистыми сенями; они воображают себя представителями нашего
национального быта, потому что им «квас нужен, как воздух», потому что они в санях ездят, как в карете, берут за собой двух лакеев и
целый год живут на запасах, привозимых из Пензы и Симбирска.
Бедная Радугина в простоте души своей была уверена, что высочайшая степень просвещения, до которой Россия могла достигнуть, состояла в совершенном отсутствии оригинальности, собственного характера и
национальной физиономии; одним словом: заслужить название обезьян Европы — была, по мнению ее, одна возможная и достижимая
цель для нас, несчастных северных варваров.
Стало быть, и мои итоги не могли выйти вполне объективными, когда я оставлял Дерпт. Но я был поставлен в условия большей умственной и, так сказать, бытовой свободы. Я приехал уже студентом третьего курса, с серьезной, определенной
целью, без всякого
национального или сословного задора, чтобы воспользоваться как можно лучше тем «академическим» (то есть учебно-ученым) режимом, который выгодно отличал тогда Дерпт от всех университетов в России.
И в таком селении все было неизмеримо культурнее, чем у нас, в России. Поражала зажиточность крестьян, общая грамотность, живое чувство своего
национального достоинства. Когда показалась процессия к дому, где родился Гус, мы любовались
целой кавалькадой молодых парней и шествием девушек в белом — и все это были крестьяне и крестьянки.