Неточные совпадения
Но рождение и творчество
в Боге и
мире имеют разное значение.
Человек и человеческое, человеческая идея и человеческий образ
имеют два истока
в древнем
мире, вечных истока — исток библейский и исток греческий.
И вместе с тем закон
имеет положительную миссию
в мире.
И настоящий трагизм этики
в том, что закон
имеет свою положительную миссию
в мире.
«Добрые дела», как дела закона, ничего общего не
имеют с Евангелием и с христианским откровением, они остаются
в мире дохристианском.
Раскаяние было бы невозможно, если бы человек был внедрен лишь
в один этот
мир и не
имел воспоминания об ином
мире.
Человек, одержимый фантазмами и порождающий фантазмы, не
имеет перспективы
мира,
в которой все реальности стоят на месте и находятся
в соотношении, соответствующем бытию, структуре бытия.
Это значит, что натуральная любовь должна быть одухотворена, должна
иметь смысл, который всегда лежит
в духе и духовном
мире, не должна быть бессмысленным влечением.
Государство
имеет положительную миссию
в греховном, природном
мире.
Явление государства
в нашем греховном
мире имеет свой корректив
в явлении революции.
Свобода
в греховном
мире имеет свои границы.
Жизнь
в этом
мире имеет смысл именно потому, что есть смерть, и если бы
в нашем
мире не было смерти, то жизнь лишена была бы смысла.
Смерть самой последней, самой жалкой твари непереносима, и если
в отношении к ней она не будет побеждена, то
мир не
имеет оправдания и не может быть принят.
Но Царство Божье совсем не есть царство посюстороннего добра, оно есть царство сверхдобра,
в котором результат и испытания свободы
имеет иные образы, чем образы
в мире сем.
Вы согласитесь, мой читатель, // Что очень мило поступил // С печальной Таней наш приятель; // Не в первый раз он тут явил // Души прямое благородство, // Хотя людей недоброхотство // В нем не щадило ничего: // Враги его, друзья его // (Что, может быть, одно и то же) // Его честили так и сяк. // Врагов
имеет в мире всяк, // Но от друзей спаси нас, Боже! // Уж эти мне друзья, друзья! // Об них недаром вспомнил я.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала главного, не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его ни за что, ни за что, во всю жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой, какого я только
имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
— Здесь все друзья мои, все, кого я
имею в мире, милые друзья мои, — горячо начала она голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять разом повернулось к ней.
Неточные совпадения
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки
в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки
в мире, кроме ее, и эти девушки
имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
— О, это справедливо, это совершенно справедливо! — прервал Чичиков. — Что все сокровища тогда
в мире! «Не
имей денег,
имей хороших людей для обращения», — сказал один мудрец.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его
в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь
мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду,
имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши
в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Я
имел самые странные понятия о красоте — даже Карла Иваныча считал первым красавцем
в мире; но очень хорошо знал, что я нехорош собою, и
в этом нисколько не ошибался; поэтому каждый намек на мою наружность больно оскорблял меня.
Вспомнились слова Марины: «
Мир ограничивает человека, если человек не
имеет опоры
в духе». Нечто подобное же утверждал Томилин, когда говорил о познании как инстинкте.