Неточные совпадения
Старый мир, который рушится и к которому не должно быть возврата, и есть мир новой истории с его рационалистическим просвещением, с его индивидуализмом и гуманизмом, с его либерализмом и демократизмом, с его блестящими национальными монархиями и империалистической политикой, с его чудовищной индустриально-капиталистической системой хозяйства, с его могущественной техникой и внешними завоеваниями и успехами, с безудержной и безграничной похотью
жизни, с его безбожием и бездушием, с разъяренной борьбой классов и социализмом как увенчанием всего пути новой истории.
К
старой теократии, к
старому гетерономному отношению между церковью и всеми сторонами
жизни и творчества не может быть возврата.
Ведь и
старые правые, консервативные монархические идеи, которые господствовали в
жизни некоторых стран до войны и революции, были индивидуалистическими идеями.
Реставрация
старой дореволюционной
жизни невозможна.
Не духовно пережил революцию тот, кто к ней приспособился, не сумел отстоять в ней свободу своего духа, и тот, кто мечтает о реставрации
старой, дореволюционной
жизни, полный злобы и мести, не сознает своего собственного греха.
Жажда мести и жажда реставрации
старой греховной
жизни совсем не совместима с покаянием, всегда обращенным к новой
жизни, это состояние нераскаявшихся грешников.
Революция не создает новой, лучшей
жизни, в ней совершается лишь гниение
старой, греховной
жизни.
Нет возврата к
старому интеллигентному либерализму, народничеству, социализму, как нет возврата к
старой монархии,
старому дворянскому быту. Мы должны желать новой, лучшей
жизни, осуществления права.
Вечное же в
старой России неистребимо и должно войти во всякую новую
жизнь.
В
жизнь европейских обществ победно вошли сначала демократия, а потом социализм, потому что
старые теократические общества внутренне разложились.
Он порешил однажды навсегда, что
старая жизнь безвозвратно канула в вечность и что, следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого отношения к будущему.
Год прошел со времени болезни Ильи Ильича. Много перемен принес этот год в разных местах мира: там взволновал край, а там успокоил; там закатилось какое-нибудь светило мира, там засияло другое; там мир усвоил себе новую тайну бытия, а там рушились в прах жилища и поколения. Где падала
старая жизнь, там, как молодая зелень, пробивалась новая…
— Ну, за это я не берусь: довольно с меня и того, если я дам образцы
старой жизни из книг, а сам буду жить про себя и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как видишь, лапшу… Что же делать? — Он задумался.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп,
старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и
старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами
жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и
старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
И
старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых русского народа, весь тот народ,
жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя
жизнь, хорошая и привычная, по
старому».
На крыльце
старый, еще холостой
жизни слуга Кузьма, заведывавший городским хозяйством, остановил Левина.