Можно было бы сказать, что «реакционным» является возврат к недавнему прошлому, к тому строю мыслей и строю жизни, которые господствовали до
начала революции, переворота и кризиса [Эта мысль прекрасно развита кн. Н. С. Трубецким в статье «У дверей (Реакция?
Неточные совпадения
«Размышление о русской
революции» и «Демократия, социализм и теократия» написаны по преимуществу в критической форме и имеют своей целью вскрытие отрицательных
начал.
Революция не восход, не заря, не
начало нового дня, а закат, сумерки, конец старого дня.
Ж. де Местр, романтическое движение
начала XIX века были реакцией против французской
революции и просвещения XVIII века, но это было творческим движением вперед, оплодотворившим всю мысль последующего века.
Так, после французской
революции совершенно реакционно было возвращение к духовному и материальному строю XVIII века, который и привел к
революции, и совсем не реакционно возвращение к средневековым
началам, к вечному в них, к вечному в прошлом.
Совершенной потерей исторической перспективы нужно признать ту психологию, в силу которой хотят остановить
революцию с точки зрения дореволюционных
начал.
В
революции всегда погибают те, которые ее
начали и которые о ней мечтали.
И опыт истории, и наш собственный духовный опыт научает тому, что
революции могут быть преодолены лишь силами пореволюционными, лишь
началами, отличными и от тех, что господствовали до
революции, и от тех, что господствуют в самой
революции.
Католическое и романтическое движение
начала XIX века возможно было лишь после
революции.
Революции совершаются не только для социальных интересов низших классов общества, но и для того, чтобы перестали говорить «ты» и
начали говорить «вы».
Еще более глубокой
революцией было бы, если бы все
начали говорить друг другу «ты».
Интеллигенция, которая столетие была враждебна вере и проповедовала тот атеизм, который ее привел к
революции,
начинает обращаться к религии.
Катастрофы неслыханных войн и
революций были заложены в основах этой цивилизации, и о возвращении к состоянию общества до
начала мировой войны мечтают лишь безумцы, хотя бы безумие их казалось очень рассудительным.
Я сочувствовал «падению священного русского царства» (название моей статьи в
начале революции), я видел в этом падении неотвратимый процесс развоплощения изолгавшейся символики исторической плоти.
— Вы говорили, что постараетесь скрыть его от преследований! Вы обещали ему покровительство и поддержку! Вы, наконец, объявили, что полагаете положить в России
начало революции введением обязательного оспопрививания! Что вы можете на это сказать?
Неточные совпадения
— По-моему, это не
революция, а простая уголовщина, вроде как бы любовника жены убить. Нарядился офицером и в качестве самозванца — трах! Это уж не государство, а… деревня. Где же безопасное государство, ежели все стрелять
начнут?
— И в
революцию, когда народ захочет ее сам, — выговорил Муромский, сильно подчеркнул последнее слово и, опустив глаза,
начал размазывать ложкой по тарелке рисовую кашу.
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать
начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем
революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в
революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
— Мы, люди, —
начал он, отталкивая Берендеева взглядом, — мы, с моей точки зрения, люди, на которых историей возложена обязанность организовать
революцию, внести в ее стихию всю мощь нашего сознания, ограничить нашей волей неизбежный анархизм масс…
— Сам народ никогда не делает
революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре
начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и чувствует, что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот чему учит история…