Неточные совпадения
Пора
было становиться на бивак, но вдруг я вспомнил, что, уходя из села Дата, я
не завел хронометра. Если его
не завести, завтра утром он остановится, и тогда — прощайте мои долготы!
Надо
было немедленно возвращаться назад. Я сообщил об этом моему спутнику Ноздрину. Он
не протестовал и молча последовал за мною.
Но, по моим соображениям, река
не должна
была быть далеко. Часа через полтора начало смеркаться. В лесу стало быстро темнеть, пошел мелкий и частый дождь. Уже трудно
было рассмотреть что-нибудь на земле. Нога наступала то на валежину, то на камень, то проваливалась в решетины между корнями. Одежда наша быстро намокла, но мы мало обращали внимания на это и энергично продирались сквозь заросли.
Но как я ни напрягал слух,
не слышно
было ничего, кроме легкого ветерка, пробегающего по вершинам деревьев, да шума дождя.
— Надо бы «взреветь», — сказал Ноздрин и, приложив руки ко рту в виде рупора, закричал что
есть силы, но звук голоса
не распространился по лесу и как-то глухо затерялся поблизости.
Ночь
была черная и дождливая. Ветер дул все время с северо-востока порывами, то усиливаясь, то ослабевая. Где-то в стороне скрипело дерево. Оно точно жаловалось на непогоду, но никто
не внимал его стонам. Все живое попряталось в норы, только мы одни блуждали по лесу, стараясь выйти на реку Улике.
Был один из тех знойных июльских дней, когда нагретая солнцем земля
не успевает за ночь излучить тепло в мировое пространство, а на другое утро, накопляет его еще больше, и от этого становится невыносимо душно.
—
Будь осторожен;
не трогай их, — сказал я Ноздрину, снова подходя к обрыву.
Опасаясь, что дождь
будет затяжным и в палатке придется сидеть, как под арестом, я решил, пока еще сухо, погулять по ближайшим окрестностям,
не уходя далеко от бивака. Я пошел по тропе, протоптанной медведями, но скоро ее потерял; тогда я направился целиною к соседним холмам.
Затем орлан сорвался с ветки и стремительно полетел по наклонной плоскости, забирая влево и стараясь как можно скорее выравняться с противником. Другая птица, что
была выше него, начала трепетать крыльями, чтобы задержаться на одном месте, но потом вдруг стремительно кинулась на своего врага, промахнулась и так снизила, что едва
не задела меня своим крылом.
Теперь я уже
не знал, который из орланов сидел на дереве и который прилетел отнимать добычу, — оба они
были одинаковой величины и имели тождественное оперение.
Тогда я решил посмотреть, что
было в лапах у первого орлана. Когда я подходил к лиственице, мне показалось, что кто-то бросился в заросли, но я
не успел разглядеть, кто именно.
Через минуту я опять услышал шум и увидел одного из только что дравшихся орланов. Он сел на коряжину недалеко от меня, и потому я хорошо мог его рассмотреть. В том, что это
был именно один из забияк, я
не сомневался. Испорченное крыло, взъерошенное оперение на груди и запекшаяся кровь с правой стороны шеи говорили сами за себя.
Если бы они
не поворачивали голов для того, чтобы проводить нас глазами, их можно
было бы принять за чучела, выставленные нарочно на Показ.
Здесь так много
было кайр, что я должен
был двигаться с большой осторожностью, чтобы
не задевать их ногами.
Как-то странно
было видеть птиц в непосредственной близости, которые
не выказывали ни малейшего беспокойства и
не делали никаких попыток улететь или отодвинуться в сторону.
Они отлично знали, что, сопровождая человека по птичьему базару, легко можно
будет полакомиться яйцами, надо только
не отставать.
Время
было весеннее. Лодка шла вдоль берега и попадала то в полосы прохладного морского воздуха, то в струи теплого, слегка сыроватого ветерка, дующего с материка. Яркое июньское солнце обильно изливало на землю теплые и живительные лучи свои, но по примятой прошлогодней траве, по сырости и полному отсутствию листвы на деревьях видно
было, что земля только что освободилась от белоснежного покрова и еще
не успела просохнуть как следует.
Как только внутренности
были извлечены наружу, орочи отрезали печень и положили ее на весло около лодки. Вооружившись ножами, они стали крошить ее на мелкие кусочки и
есть с таким аппетитом, что я
не мог удержаться и сам попробовал кусочек печени, предварительно прополоскав его в воде. Ничего особенного. Как и всякое парное мясо, она
была теплая и довольно безвкусная. Я выплюнул ее и пошел к берегу моря.
Здесь
было немного прохладнее, потому что солнечные лучи
не могли пробить зеленую крону деревьев, перепутавшихся вверху своими ветвями.
Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и шел по лесу наугад. Один раз я чуть
было не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых моих ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила нос о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на землю. Испуганная моим приближением, ворона полетела в глубь леса, и следом за ней с земли поднялись еще две вороны.
Подойдя поближе, я увидел совершенно разложившийся труп
не то красного волка,
не то большой рыжей собаки. Сильное зловоние принудило меня поскорее отойти в сторону. Немного подальше я нашел совершенно свежие следы большого медведя. Зверь
был тут совсем недавно. Он перевернул две колодины и что-то искал под ними, потом вырыл глубокую яму и зачем-то с соседнего дерева сорвал кору.
Сколько в дупле обитало зверьков, я сказать
не могу, так Как все они
были одного цвета и постоянно теснили друг друга.
Дерево
было толстое, а дупло глубокое, к тому же я совершенно
не хотел разорять соболиное гнездышко.
Если бы оно
не вздыхало неуловимой для глаза, но ощутимой в лодке широкой зыбью, его можно
было бы принять за тяжелый расплавленный металл, застывший и отшлифованный без меры в длину и без конца в ширину, уходящий в синеющую даль, где столпились белые кучевые облака с закругленными краями.
Мы держались от берега на таком расстоянии, чтобы можно
было сразу обозревать всю толщу горных пород и жилы, которые их прорезают. Около полудня наши лодки отошли от реки Аука километров на шесть. В это время сидящий на веслах Копинка что-то сказал Намуке, стоящему у руля. Тот быстро обернулся. Копинка перестал грести и спросил своего товарища,
не лучше ли заблаговременно возвратиться.
Небо тоже изменилось. Оно стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск солнца, но уже
не такой ясный, как раньше. На него можно
было смотреть невооруженным глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул на небо, то местонахождение солнца определил только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро начал моросить дождь.
Все внимание их
было сосредоточено на том, чтобы
не допустить одновременного наклона лодки под давлением ветра в парус и натиска большой волны с той же стороны.
Шум прибоя
был столь оглушителен, что мы
не могли слышать друг друга и объяснялись больше жестикуляцией.
В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его
была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я сделал бы вывод
не в пользу нашего убежища, но теперь мы все
были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом море и который, как нам казалось, мог защитить нас.
Стало ясно, что если мы сейчас
не выйдем в море, потом
будет поздно.
Точно маленькая щепочка, лодка наша металась среди яростных волн. Порой казалось, что она бросается вперед, то будто стоит на месте. Стало совсем темно. С трудом можно
было рассмотреть, что делается рядом. Как автомат,
не отдавая себе отчета, я откачивал воду из лодки и мало беспокоился о том, что она
не убывала.
— Держись! — крикнул Намука, и вслед за тем лодка опять наполнилась более чем до половины. Воды в ней
было так много, что ее можно
было выкачивать
не глядя.
Люди разгружали лодку, сушили одежду и грелись у огня. Лица их
были серьезны. Каждый понимал, что мы только что избегли смертельной опасности и потому
было не до шуток.
Это меня совершенно
не устраивало. Выполнение маршрута через Сихотэ-Алинь на Хунгари входило в план моих работ, к тому же средства мои
были на исходе, а зимовка на Тумнине затягивала экспедицию по крайней мере еще на шесть месяцев.
Когда я объявил орочам, что маршрут по рекам Акуру и Хунгари должен выполнить во что бы то ни стало, они решили обсудить этот вопрос на общем сходе в тот день вечером в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил
не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о чем я и сказал им еще утром, и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на Сихотэ-Алинь. Спутниками моими по этому маршруту вызвались
быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин.
Затем ороч вернется назад, а дальше я сам должен
буду итти, придерживаясь горной речки, пока
не выйду на Хунгари.
Они думали, что
будут работать только один день, что в орочском селении запрягут в нарты других собак, и
не знали, какая печальная участь ожидала их в дальнейшем.
В этом движении их
была какая-то упрямая настойчивость, и никто
не знал, зачем они туда шли и что хотели заполнить своими тяжелыми бездушными массами.
Только здесь я узнал, что обычно все люди ходят с Тумнина на Хунгари по реке Мули. Это наиболее легкая и прямая дорога; по реке же Акур никто
не ходит, потому что верховья ее совпадают с истоками Хунгари. Хотя это
была кружная дорога и она в значительной степени удлиняла мой путь, но все же я выбрал именно ее, как новый и оригинальный маршрут, тогда как по Мули проходила дорога, избитая многими путешественниками и хорошо описанная Д. Л. Ивановым.
Наша палатка
была так мала, что вчетвером мы в ней
не вместились бы, если бы наш проводник ороч
не догадался захватить с собой лишние полотнища.
Ороч проснулся ночью от каких-то звуков. Прислушавшись к ним, он узнал крики зябликов. Это его очень встревожило. Крики дневных птиц ночью ничего хорошего
не предвещают. Скоро птицы успокоились, и проводник наш хотел
было опять улечься спать, но в это время всполошились вороны и стали каркать. Они так напугали ороча, что тот растолкал Рожкова и Ноздрина и попросил их разбудить поскорее меня.
Меня это смущало, но по существу мы изменить ничего
не могли и должны
были следовать за водой, которая (мы знали это наверно) должна
была привести нас на реку Хунгари.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули в них, что в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее
была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура
будет длинный и долгий.
Уверенность в своих силах, расчет на хорошую погоду и надежды, что мы скоро найдем если
не самих людей, то протоптанную ими дорогу, подбадривали и успокаивали нас. Продовольствия мы имели достаточно. Во всяком случае мы
были за перевалом, на верном пути, а глубокий снег… Мы отнеслись к нему по-философски: «
не все плюсы, пусть среди них
будет и один минус».
На другой день мы пошли протаптывать дорогу налегке. Отойдя немного, я оглянулся и тут только увидел, что место для бивака
было выбрано
не совсем удачно. Сверху со скалы нависла огромная глыба снега, которая каждую минуту могла сорваться и погрести нашу палатку вместе с людьми. Я решил по возвращении перенести ее на другое место.
Несомненно, тогда тоже
было землетрясение, но настолько слабое, что мы его
не ощущали.
Утром он сказал, что ночью
было еще два слабых толчка, но я за день так устал, что спал, как убитый, и ничего
не слышал. С бивака мы снялись с некоторой надеждой на успех. За ночь наша лыжница хорошо занастилась, и потому девять километров мы прошли скоро и без всяких приключений.
На наше несчастье зима выпала очень суровая: пурга следовала за пургой. Снег
был так глубок, что мы даже на биваке
не снимали лыж. Без них нельзя
было принести воды, дров и сходить к нартам за чем-нибудь.
Случалось, что протоптанную накануне дорогу заметало ночью ветром, и тогда надо
было протаптывать ее снова. Бывали случаи, когда на возвратном пути мы
не находили своей лыжницы: ее заносило следом за нами. Тогда мы шли целиною, лишь бы поскорее дойти до бивака и дать отдых измученным ногам.