Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня
было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Неточные совпадения
Абсолютный штиль
был в
море.
Большой мыс Лессепс-Дата, выдвинувшийся с северной стороны в
море, с высоты птичьего полета должен
был казаться громадным белым лоскутком на темном фоне воды, а в профиль его можно
было принять за чудовище, которое погрузилось наполовину в воду и замерло, словно прислушиваясь к чему-то.
И
море и суша
были безмолвны, безжизненны и пустынны.
Когда я подошел к ним, они тревожно стали говорить о том, что мертвый зверь
есть «Тэму» — грозный хозяин
морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Когда на западе угасли отблески вечерней зари и ночная тьма окутала землю, удэхейцы камланили. Они притушили огонь. Один из них накрыл себе голову полотенцем и, держа в руках древесные стружки, произносил заклинания, а другой взял листочек табаку, несколько спичек, кусочек сахару и сухарь и все побросал в
море, Это
было жертвоприношение.
В одном месте как-то странно вывалился целый пласт и образовалась длинная галлерея, замкнутая с трех сторон и открытая со стороны
моря. И все эти карнизы, все трещины, все углубления
были заняты бесчисленным множеством птиц разной величины и разной окраски.
Кайры сидели на земле сплошной массой и все
были обращены головами к
морю.
Мы плыли вдоль берега
моря в таком от него расстоянии, чтобы одним взором можно
было охватить всю толщу обнажений сверху донизу.
Как только внутренности
были извлечены наружу, орочи отрезали печень и положили ее на весло около лодки. Вооружившись ножами, они стали крошить ее на мелкие кусочки и
есть с таким аппетитом, что я не мог удержаться и сам попробовал кусочек печени, предварительно прополоскав его в воде. Ничего особенного. Как и всякое парное мясо, она
была теплая и довольно безвкусная. Я выплюнул ее и пошел к берегу
моря.
Однако время уходило, и надо
было возвращаться на бивак. Осмотревшись, я пошел, как мне казалось, прямо к
морю, но на пути встретил лесное болото, заваленное колодником. С целью обойти его я принял немного вправо. Минут через десять я увидел дерево, которое показалось мне знакомым. Это
был вяз с выводком соболей.
Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо
быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на
море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.
Последние дни
море было удивительно спокойное.
В
море царила тишина. На неподвижной и гладкой поверхности его не
было ни малейшей ряби. Солнце стояло на небе и щедро посылало лучи свои, чтобы согреть и осушить намокшую от недавних дождей землю и пробудить к жизни весь растительный мир — от могучего тополя до ничтожной былинки.
Я посмотрел в указанном направлении и увидел сзади, там, где небо соприкасалось с
морем, темную полоску, протянувшуюся по всему горизонту. Эта темная полоска предвещала ветер. Полагая, что это
будет небольшой местный ветерок, Намука подал знак плыть дальше.
Копинка взялся управлять парусом, я сел на его место за весла, а Намука остался на руле. С парусом наша лодка пошла быстрее: Ветер дул ровный, но он заметно усиливался.
Море изменило свой лик до неузнаваемости. Полчаса назад оно
было совершенно спокойно-гладкое, а теперь взбунтовалось и шумно выражало свой гнев.
К берегу пристать
было невозможно, в
море итти — нельзя, о возвращении назад нечего
было и думать.
В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его
была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я сделал бы вывод не в пользу нашего убежища, но теперь мы все
были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом
море и который, как нам казалось, мог защитить нас.
Вокруг нас высились гигантские утесы, круто, а местами совершенно отвесно обрывающиеся в
море. Все наше спасение
было в лодке, и поэтому о ней надо
было прежде всего позаботиться.
Когда вода из лодки
была выкачана, мы перебрали все наше имущество и вновь уложили его получше, прикрыв сверху брезентом и обвязав покрепче веревками. Затем мы закусили немного, оделись потеплее, сели на свои места в лодку и стали ждать, когда ветер стихнет и
море немного успокоится.
Стало ясно, что если мы сейчас не выйдем в
море, потом
будет поздно.
Сумерки быстро спускались на землю. В
море творилось что-то невероятное. Нельзя
было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.
Неточные совпадения
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его за окно. Он меня
морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
Постой! уж скоро странничек // Доскажет
быль афонскую, // Как турка взбунтовавшихся // Монахов в
море гнал, // Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Едва увидел он массу воды, как в голове его уже утвердилась мысль, что у него
будет свое собственное
море.
Был, говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского
моря.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым
морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она
будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.