Неточные совпадения
Я долго
не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я
не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это была уже
не голова кабана, а
гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Надо было дать вздохнуть лошадям. Их расседлали и пустили на подножный корм. Казаки принялись варить чай, а Паначев и Гранатман полезли на соседнюю сопку. Через полчаса они возвратились. Гранатман сообщил, что, кроме
гор, покрытых лесом, он ничего
не видел. Паначев имел смущенный вид, и хотя уверял нас, что место это ему знакомо, но в голосе его звучало сомнение.
Запасшись этим средством, мы шли вперед до тех пор, пока солнце совсем
не скрылось за горизонтом. Паначев тотчас же пошел на разведку. Было уже совсем темно, когда он возвратился на бивак и сообщил, что с
горы видел долину Улахе и что завтра к полудню мы выйдем из леса. Люди ободрились, стали шутить и смеяться.
В
горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я
увидел, что сегодня нам это сделать
не удастся. День приближался к концу; солнце стояло почти у самого горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в
гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была
не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней
не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только
увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду. Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В одной фанзе
горел огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и
увидел его профиль. В такой поздний час он меня
не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали на Санхобе.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья
горели скорее, другие — медленнее. Я
видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и,
не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Тропа идет по левому берегу реки, то приближаясь к ней, то удаляясь метров на двести. В одном месте река прижимается вплотную к
горам, покрытым осыпями, медленно сползающими книзу. Сверху сыплются мелкие камни. Слабый ум китайского простонародья
увидел в этом сверхъестественную силу. Они поставили здесь кумирню богу Шаньсинье, охраняющему
горы. Сопровождающие нас китайцы
не преминули помолиться, нимало
не стесняясь нашим присутствием.
Неточные совпадения
Громко кликала я матушку. // Отзывались ветры буйные, // Откликались
горы дальние, // А родная
не пришла! // День денна моя печальница, // В ночь — ночная богомолица! // Никогда тебя, желанная, //
Не увижу я теперь! // Ты ушла в бесповоротную, // Незнакомую дороженьку, // Куда ветер
не доносится, //
Не дорыскивает зверь…
Долли утешилась совсем от
горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она
увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я
не могла иначе ответить».
И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот
не мог
видеть его, сел на стул у окна. Ему было горько, ему было стыдно; но вместе с этим
горем и стыдом он испытывал радость и умиление пред высотой своего смирения.
— Я
вижу, что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть
горе, которого я
не разделяю? Скажите ради Бога! — умоляюще повторил он.
Но для него, знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякие свои радости, веселье,
горе, она тотчас сообщала ему, — для него теперь
видеть, что она
не хотела замечать его состояние, что
не хотела ни слова сказать о себе, означало многое.