Неточные совпадения
Загорелое
лицо его
было типично для туземцев: выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с монгольской складкой век и широкий рот с крепкими зубами.
Пока он
ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это
был охотник. Руки его
были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на
лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (я уже знал, что это значит), а в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это
была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой. Это можно
было заключить из того, что вход в нее
был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда
лицом к югу.
Кроме
лиц, перечисленных в приказе, в экспедиции приняли еще участие: бывший в это время начальником штаба округа генерал-лейтенант П.К. Рутковский и в качестве флориста — лесничий Н.А. Пальчевский. Цель экспедиции — естественно-историческая. Маршруты
были намечены по рекам Уссури, Улахе и Фудзину по десятиверстной и в прибрежном районе — по сорокаверстной картам издания 1889 года.
Вступление экспедиции в село Успенку для деревенской жизни
было целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские
лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд.
Вечером стрелки и казаки сидели у костра и
пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя на их беззаботные
лица, никто бы не поверил, что только 2 часа тому назад они бились в болоте, измученные и усталые. Видно
было, что они совершенно не думали о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у другого костра, другая группа людей рассматривала карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы
были срублены прочно. Видно
было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном из окон показалось женское
лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это
был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Внутри избы
были 2 комнаты. В одной из них находились большая русская печь и около нее разные полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2 длинные скамьи; в углу деревянный стол, покрытый белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с большими головами, темными
лицами и тонкими длинными руками.
Прошло 20 минут. Наконец Паначев вернулся. Достаточно
было взглянуть на него, чтобы догадаться, в чем дело.
Лицо его
было потное, усталое, взгляд растерянный, волосы растрепанные.
Пошли дальше. Теперь Паначев шел уже не так уверенно, как раньше: то он принимал влево, то бросался в другую сторону, то заворачивал круто назад, так что солнце, бывшее дотоле у нас перед
лицом, оказывалось назади. Видно
было, что он шел наугад. Я пробовал его останавливать и расспрашивать, но от этих расспросов он еще более терялся. Собран
был маленький совет, на котором Паначев говорил, что он пройдет и без дороги, и как подымется на перевал и осмотрится, возьмет верное направление.
Это
был таз 30 лет, с
лицом, сильно изрытым оспой.
По
лицу его видно
было, что он наслаждался жизнью,
был счастлив и доволен своей судьбой.
Как ни прекрасна
была эта ночь, как ни величественны
были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго оставаться на улице
было нельзя. Мошкара облепила мне шею, руки,
лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и лег на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
Когда мы
пили чай, в фанзу пришел еще какой-то китаец. За спиной у него
была тяжелая котомка; загорелое
лицо, изношенная обувь, изорванная одежда и закопченный котелок свидетельствовали о том, что он совершил длинный путь. Пришедший снял котомку и сел на кан. Хозяин тотчас же стал за ним ухаживать. Прежде всего он подал ему свой кисет с табаком.
Китаец этот
был средних лет, худой, с рябоватым
лицом, в соломенной шляпе.
Я стал карабкаться через бурелом и пошел куда-то под откос. Вдруг с правой стороны послышался треск ломаемых сучьев и чье-то порывистое дыхание. Я хотел
было стрелять, но винтовка, как на грех, дульной частью зацепилась за лианы. Я вскрикнул не своим голосом и в этот момент почувствовал, что животное лизнуло меня по
лицу… Это
был Леший.
Когда мы подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это
был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами
лица. Достаточно
было взглянуть на его одежду, дом и людские, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее
было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу
была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он
был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут, старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке.
Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
Я сжимал ружье в руках и готов
был уже выстрелить, но каждый раз, взглянув на спокойное
лицо Дерсу, я приходил в себя.
Стало совсем темно, так темно, что в нескольких шагах нельзя уже
было рассмотреть ни черной земли на солонцах, ни темных силуэтов деревьев. Комары нестерпимо кусали шею и руки. Я прикрыл
лицо сеткой. Дерсу сидел без сетки и, казалось, совершенно не замечал их укусов.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое
лицо. Видно
было, что он провел бессонную ночь.
Действительно, крики приближались. Не
было сомнения, что это тревожная птица кого-то провожала по лесу. Через 5 минут из зарослей вышел человек. Увидев нас, он остановился как вкопанный. На
лице его изобразилась тревога.
Дерсу сказал ему, чтобы он не боялся и подошел поближе. Это
был человек 55 лет, уже поседевший.
Лицо и руки у него так загорели, что приняли цвет оливково-красный. Никакого оружия у него не
было.
Казалось, это
были не мои руки, а чужие, точно не
лицо я трогал, а какую-то маску.
После полудня пурга разыгралась со всей силой. Хотя мы
были и защищены утесами и палаткой, однако это
была ненадежная защита. То становилось жарко и дымно, как на пожаре, когда ветер дул нам в
лицо, то холодно, когда пламя отклонялось в противоположную сторону.
Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и узкие губы — все это придавало ее
лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным, и в действительности
было шире черепа.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему
было 35 лет. Он
был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами
лица. Наш новый знакомый
был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Все удэгейцы пошли нас провожать. Эта толпа людей, пестро одетых, с загорелыми
лицами и с беличьими хвостиками на головных уборах, производила странное впечатление. Во всех движениях ее
было что-то дикое и наивное.
Следующая деревня
была Гончаровка. Она больше Котельной, но состояние ее тоже
было незавидное. Бедность проглядывала в каждом окне, ее можно
было прочесть и на
лицах крестьян, в глазах баб и в одежде ребятишек.
Выражение гольда «потерять
лицо» значило — потерять совесть. И нельзя
было не согласиться, что у человека этого действительно не
было совести.