Неточные совпадения
От села Осиновки Захаров поехал
на почтовых лошадях, заглядывая в
каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке
на краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам с собою.
На вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник отвечал...
Каждый день приносил что-нибудь новое. Наконец недостаток продовольствия принудил этих таинственных людей выйти из лесу. Некоторые из них пришли к нам
на бивак с просьбой продать им сухарей. Естественно, начались расспросы, из которых выяснилось следующее.
Оказалось, что я все время кружил около него. Досадно мне стало за бессонную ночь, но тотчас это чувство сменилось радостью: я возвращался
на бивак не с пустыми руками. Это невинное тщеславие свойственно
каждому охотнику.
Дождь в лесу — это двойной дождь.
Каждый куст и
каждое дерево при малейшем сотрясении обдают путника водой. В особенности много дождевой воды задерживается
на листве леспедецы. Через 5 минут я был таким же мокрым, как если бы окунулся с головой в реку.
— Моя раньше такой люди, — он указал
на жука, — много посмотри нету; один-один
каждый год найди… Как его там много собрался?
Билимбе течет по сравнительно узкой долине и
на всем протяжении принимает в себя только 4 более или менее значительных притока, по две с
каждой стороны.
В лесу мы не страдали от ветра, но
каждый раз, как только выходили
на реку, начинали зябнуть. В 5 часов пополудни мы дошли до четвертой зверовой фанзы. Она была построена
на берегу небольшой протоки с левой стороны реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться
на ночь. Развьючив мулов, стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в жилой вид.
Наконец хромой таза вернулся, и мы стали готовиться к переправе. Это было не так просто и легко, как казалось с берега. Течение в реке было весьма быстрое, перевозчик-таза
каждый раз поднимался вверх по воде метров
на 300 и затем уже пускался к противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в дно реки, и все же течением его сносило к самому устью.
Лес
на гребне горы выделялся так резко, что можно было рассмотреть
каждое отдельное дерево.
Из притоков Такунчи самые интересные в среднем течении: два малых безымянных справа и один большой (река Талда) с левой стороны. Первый приведет к перевалу
на Илимо, второй —
на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий — опять
на Такему. Около устья
каждого из притоков есть по одной зверовой фанзе.
Сица в верховьях состоит из двух речек,
каждая из них, в свою очередь, разбивается
на два ручья, потом еще и еще. Все ручьи сбегают в обширную котловину, изрезанную оврагами.
Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с
каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь
на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
Следующие три дня были дневки. Мы отдыхали и собирались с силами.
Каждый день я ходил к морю и осматривал ближайшие окрестности. Река Амагу (по-удэгейски Амули, а по-китайски Амагоу) образуется из слияния трех рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу тоже с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со стороны моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая
на самом деле течет с севера, и потому долины ее из-за гор не видно.
Река эта (по-удэгейски Суа или Соага) состоит из двух речек — Гага и Огоми, длиною
каждая 1–8 км, сливающихся в 1,5 км от моря. Речка Гага имеет три притока: справа — Нунги с притоком Дагдасу и Дуни, а слева — один только ключ Ада с перевалом
на Кусун. Речка Огоми имеет два притока: Канходя и Цагдаму. Около устья Соен образует небольшую, но глубокую заводь, соединяющуюся с морем узкой протокой. Эта заводь и зыбучее болото рядом с ним — остатки бывшей ранее лагуны.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, Чертова скала и кусты, склонившиеся над рекой. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно
на востоке, позади гор, появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден
каждый куст и
каждый сучок
на дереве. Я смотрел как очарованный
на светлую игру лучей восходящего солнца.
С
каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Средняя суточная температура понизилась до 6,3°С, и дни заметно сократились.
На ночь для защиты от ветра нужно было забираться в самую чащу леса. Для того чтобы заготовить дрова, приходилось рано становиться
на биваки. Поэтому за день удавалось пройти мало, и
на маршрут, который летом можно было сделать в сутки, теперь приходилось тратить времени вдвое больше.
С 12 по 16 ноября мы простояли
на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе сырые кожи
на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами,
каждый по своей ноге.
Наш обоз состоял из восьми нарт [Две нарты принадлежали сопровождавшим нас туземцам.]. В
каждой нарте было по 30 кг полезного груза. Ездовых собак мы не имели, потому что у меня не было денег, да и едва ли
на Кусуне нашлось бы их столько, сколько надо. Поэтому нарты нам пришлось тащить самим.
Я измерил несколько елей. Из 40 измерений в 4 местах (по 10 измерений в
каждом) я получил следующие цифры: 44, 80, 103 и 140 см. Цифры эти указывают
на лучшие качества леса по мере удаления от Сихотэ-Алиня.
Ранение охотника не вызвало
на стойбище тревоги; жена смеялась и подшучивала над мужем. Случаи эти так часты, что
на них никто не обращал внимания.
На теле
каждого мужчины всегда можно найти следы кабаньих клыков и когтей медведя.
Утром я отпустил обоих проводников. Тут случилось довольно забавное происшествие. Я дал им
каждому по 10 рублей: одному — 10 рублей бумажкой, а другому — две пятирублевые. Тогда первый обиделся. Я думал, что он недоволен платой, и указал ему
на товарища, который явно выказывал удовлетворение.
Дерсу всегда жалел Альпу и
каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это.
На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить
на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.
Каждый порыв ветра сыпал
на землю сухой снег с таким шумом, точно это был песок.
Я отвел ему маленькую комнату, в которой поставил кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть
на полу или чаще
на кровати, поджав под себя ноги по-турецки. В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла
каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
На дворе была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно
каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит
на извозчике,
каждый день ты доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает
на толкучий продавать новый фрак.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий. Да, и тоже над
каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
А стало бы, и очень бы стало
на прогоны; нет, вишь ты, нужно в
каждом городе показать себя!
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?