Было еще темно, когда удэхеец разбудил меня. В очаге ярко горел огонь, женщина варила утренний завтрак. С той стороны, где спали стрелки и казаки, несся дружный храп. Я не стал их будить и начал осторожно одеваться. Когда мы с удэхейцем вышли из юрты, было уже совсем светло. В природе царило полное спокойствие. Воздух был чист и прозрачен. Снежные вершины высоких гор уже озарились золотисторозовыми лучами восходящего солнца, а теневые стороны их еще утопали в фиолетовых и
синих тонах. Мир просыпался…
Неточные совпадения
Около самой воды над какой-то грязью во множестве держались бабочки средней величины кирпично-красного цвета с темными пятнышками на крыльях. Они все время то раскрывали, то закрывали крылышки, и тогда чешуйки на них переливались
синими и лиловыми
тонами.
День только что кончился. Уже на западе порозовело небо и
посинели снега, горные ущелья тоже окрасились в мягкие лиловые
тона, и мелкие облачка на горизонте зарделись так, как будто они были из расплавленного металла, более драгоценного, чем золото и серебро. Кругом было тихо; над полыньей опять появился туман. Скоро, очень скоро зажгутся на небе крупные звезды, и тогда ночь вступит в свои права. В это время я увидел удэхейца Маха, бегущего к нам по льду реки. Он был чем-то напуган.
Неточные совпадения
Оказалось, что все как-то было еще лучше, чем прежде: щечки интереснее, подбородок заманчивей, белые воротнички давали
тон щеке, атласный
синий галстук давал
тон воротничкам; новомодные складки манишки давали
тон галстуку, богатый бархатный <жилет> давал <
тон> манишке, а фрак наваринского дыма с пламенем, блистая, как шелк, давал
тон всему.
Под вечер он уселся в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делая на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он
утонул в
синем дыме, живя среди призрачных арабесок [Арабеска — здесь: музыкальное произведение, причудливое и непринужденное по своему характеру.], возникающих в его зыбких слоях.
Покручивая бородку, он осматривал стены комнаты, выкрашенные в неопределенный, тусклый
тон; против него на стене висел этюд маслом, написанный резко, сильными мазками: сочно
синее небо и зеленоватая волна, пенясь, опрокидывается на оранжевый песок.
Затверживаешь узор ближайших созвездий, смотришь на переливы этих зеленых,
синих, кровавых огней, потом взгляд
утонет в розовой пучине Млечного Пути.
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна таким
тоном, как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был для нее кровной обидой. — И чего он туда повадился? Ведь в этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь, где только у этих мужчин глаза… Какой-нибудь
синий чулок и… тьфу!..