Неточные совпадения
Справа от дороги земля пропадала в неподвижной, теплой мгле, и нельзя
было увидеть, что там:
лес или поле; и только по душному, открытому, ночному запаху вспаханной земли да по особенной бархатной черноте чувствовалось поле.
— Да как же не стоит? Вы же и
есть самое главное. Дело — вздор. Вы же, того-этого, и
есть дело. Ведь если из бельэтажа посмотреть, то что я вам предлагаю? Идти в
лес, стать, того-этого, разбойником, убивать, жечь, грабить, — от такой, избави Бог, программы за версту сумасшедшим домом несет, ежели не хуже. А разве я сумасшедший или подлец?
— Зверь я, Саша. Пока с людьми, так, того-этого, соблюдаю манеры, а попаду в
лес, ну и ассимилируюсь, вернусь в первобытное состояние. На меня и темнота действует того — этого, очень подозрительно. Да как же и не действовать? У нас только в городах по ночам огонь, а по всей России темнота, либо спят люди, либо если уж выходят, то не за добром. Когда
будет моя воля, все деревни, того-этого, велю осветить электричеством!
Ну и случилось, что на вожака в
лесу волки напали и уж совсем
было загрызли, да медведь как двинет, того-этого, всю стаю расшвырял.
Было долгое молчание, и только костер яростно шумел и ворочался, как бешеный. Луна всходила: никто и не заметил, как посветлело и засеребрились в
лесу лесные чудеса. Еремей тряхнул головой и сказал окончательно...
Дернуло спину, потом вдавило живот — и ровно застучали колеса по белому камню: въехали на шоссе. Лошадь пошла шагом, и сразу стало тихо, светло и просторно. В
лесу, когда мчались, все казалось, что
есть ветер, а теперь удивляла тишина, теплое безветрие, и дышалось свободно. Совсем незнакомое
было шоссе, и
лес по обеим сторонам чернел незнакомо и глубоко. Еремей молчал и думал и, отвечая Колесникову, сказал...
Раз приткнулись к становищу два беглых арестанта, уголовных, но немедленно
были прогнаны Еремеем, — а наутро один из них
был найден в
лесу зарезанным.
Арестантики
были голодны; и эта ненужная и дикая жестокость, виновник которой так и не обнаружился, смутила даже спокойного, чистого и молчаливого Андрея Ивановича: как раз он наткнулся в
лесу на мертвое тело.
Бесконечно долго уходили от зарева, теряя его в
лесу и снова находя в поле и на горках: должно
быть, загорелись и службы, долго краснелось и бросало вперед тени от идущих.
Ржавым криком кричал на луговой низине коростель; поздний опрокинутый месяц тающим серпочком лежал над дальним
лесом и заглядывал по ту сторону земли. Жарко
было от долгой и быстрой ходьбы, и теплый, неподвижный воздух не давал прохлады — там в окна он казался свежее. Колесников устало промолвил...
Лес был в семидесяти шагах.
На следующий день после смерти Петруши в становище проснулись поздно, за полдень.
Было тихо и уныло, и день выпал такой же: жаркий, даже душный, но облачный и томительно-неподвижный — слепил рассеянный свет, и даже в
лесу больно
было смотреть на белое, сквозь сучья сплошь светящееся небо.
— Да завтра к полудню.
Будь осторожен, Саша, не доверяй. За красавцем нашим, того-этого, поглядывай. Да… что-то еще хотел тебе сказать, ну да ладно! Помнишь, я леса-то боялся, что ассимилируюсь и прочее? Так у волка-то зубы оказались вставные. Смехота!
Еще в ту пору, когда безуспешно боролись с Гнедыми за дисциплину, матрос и Колесников настояли на том, чтобы в глуши
леса, за Желтухинским болотом, соорудить для себя убежище и дорогу к нему скрыть даже от ближайших. Место тогда же
было найдено, и о нем говорил теперь Колесников.
Уже смеркается без заката — или
был короток сумрачный закат и невидимо догорел за
лесом. В отверстие двери заглядывает темная голова и осторожно покашливает, по удальской линии картуза — Васька Соловей.
Еще чудесный час шли они под грозою, а потом в тишине и покое прошли густо пахнущий
лес, еще подышали сонной коноплею на задворках невидимой деревни и к двум часам ночи
были в становище, в своей теплой и почти сухой землянке.
Положили на землю тяжелое тело и замолчали, прислушиваясь назад, но ничего не могли понять сквозь шумное дыхание. Наконец услыхали тишину и ощутили всем телом, не только глазами, глухую, подвальную темноту
леса, в которой даже своей руки не видно
было. С вечера ходили по небу дождевые тучи, и ни единая звездочка не указывала выси: все одинаково черно и ровно.
Зашуршал по листьям редкий теплый дождь, и вместе с ним исчезла всякая надежда найти лесную сторожку: в молчаливом
лесу они шли одни, и
было в этом что-то похожее на дорогу и движение, а теперь в шорохе листвы двинулся весь
лес, наполнился звуком шагов, суетою.
Но когда остались вдвоем и попробовали заснуть — Саша на лавке, матрос на полу, — стало совсем плохо: шумел в дожде
лес и в жуткой жизни своей казался подстерегающим, полным подкрадывающихся людей; похрипывал горлом на лавке Колесников, может
быть, умирал уже — и совсем близко вспомнились выстрелы из темноты, с яркостью галлюцинации прозвучали в ушах.
Не может
быть, чтобы так кончилось все: закопают его в
лесу, и уйдут навсегда из этого места, и больше никогда и нигде не
будет никакого Колесникова, ни его слов, ни его голоса, ни его любви.
Неточные совпадения
Я иду, сударь, и слушаю: // Ночь светла и месячна, // Реки тихи, перевозы
есть, //
Леса темны, караулы
есть.
— Нет. Он в своей каморочке // Шесть дней лежал безвыходно, // Потом ушел в
леса, // Так
пел, так плакал дедушка, // Что
лес стонал! А осенью // Ушел на покаяние // В Песочный монастырь.
— Скажи! — // «Идите по
лесу, // Против столба тридцатого // Прямехонько версту: // Придете на поляночку, // Стоят на той поляночке // Две старые сосны, // Под этими под соснами // Закопана коробочка. // Добудьте вы ее, — // Коробка та волшебная: // В ней скатерть самобраная, // Когда ни пожелаете, // Накормит,
напоит! // Тихонько только молвите: // «Эй! скатерть самобраная! // Попотчуй мужиков!» // По вашему хотению, // По моему велению, // Все явится тотчас. // Теперь — пустите птенчика!»
Мы идем, идем — // Остановимся, // На
леса, луга // Полюбуемся. // Полюбуемся // Да послушаем, // Как шумят-бегут // Воды вешние, // Как поет-звенит // Жавороночек! // Мы стоим, глядим… // Очи встретятся — // Усмехнемся мы, // Усмехнется нам // Лиодорушка.
2) Ферапонтов, Фотий Петрович, бригадир. Бывый брадобрей оного же герцога Курляндского. Многократно делал походы против недоимщиков и столь
был охоч до зрелищ, что никому без себя сечь не доверял. В 1738 году,
быв в
лесу, растерзан собаками.