Неточные совпадения
Кто закроет глаза убийце? До последнего суда остаются открыты они и смотрят в темноту покорно.
Кто осмелится закрыть глаза Сашке Жегулеву?
И всем,
кто видел, нравилось жилище Погодиных; для детей же оно было родное и оттого еще красивее, еще дороже.
От знакомств Елена Петровна уклонялась: от своего круга отошла с умыслом, а с обывателями дружить не имела охоты, боялась пустяков и сплетен; да и горда была. Но те немногие,
кто бывал у нее и видел, с каким упорством строит она красивую и чистую жизнь для своих детей, удивлялись ее характеру и молодой страстности, что вносит она в уже отходящие дни; смутно догадывались, что в прошлом не была она счастлива и свободна в желаниях.
— А я знаю, на
кого она похожа. Сказать? Она похожа на одну бабу с базара, которая продает селедки, такая закутанная в платок.
— Ну вот глупости, нашел с
кем сравнить! Мама такая… — Линочка искала слова, но не нашла, — такая… барыня.
Ибо суждено ему было теми,
кто жил до него, поднять на свои молодые плечи все человеческое, глубиною страдания осветить жестокую тьму.
И с
кем Погодин согласился, тот считает спор оконченным и только фыркает — точно за Сашиным тихим голосом звучат еще тысячи незримых голосов и утверждают истину.
Кто думает, отрывая ежедневно листки календаря, что время идет?
Было спокойно, и вдруг стало беспокойно; и
кто из живущих мог бы назвать тот день, тот час, ту минуту, когда кончилось одно и наступило другое?
«Можно отречься от отца? Глупо:
кто же я тогда буду, если отрекусь! — ведь я же русский. А в гимназию-то я не пошел, хоть и русский. Вообще русским свойственно… что свойственно русским? Ах, Боже мой — да что же русским свойственно? Встаньте, Погодин!»
— Ну и вздор!
Кто, того-этого, нуждается в свободе, тому незачем ходить в чужие края. И где это, скажите, так много своей свободы, что уж больше не надо? И вообще, того-этого, мне совсем не нравится, что вы сказали про Телепнева, про какие-то личные ваши соображения. Личные! — преподлейший вздор.
— Эй, юноша, того-этого, не баламуть! Раз имеешь личное, то живи по закону, а недоволен, так жди нового! Убийство, скажу тебе по опыту, дело страшное, и только тот имеет на него право, у
кого нет личного. Только тот, того-этого, и выдержать его может. Ежели ты не чист, как агнец, так отступись, юноша! По человечеству, того-этого, прошу!
— А
кто был ваш отец? — спросил Саша.
— Ах, да мало ли
кто к нам ходит, мамочка. Ты только вспомни, сколько у нас опять народу бывает.
А дела, того-этого,
кто же делает?
Дня по три и по четыре не развертывал он газеты, — но те,
кто прочитывал ее от строки до строки, не были мрачнее и сердцем осведомленнее, нежели несчастный юноша, в крови своей чуявший созвучья проливаемой крови.
И эту острую боль, такую немудрую и солнечно-простую, он с радостью несколько дней носил в груди, пока ночью не придушила ее грубая и тяжелая мысль: а
кому дело до того, что какой-то Саша Погодин отказывается любить какую-то Евгению Эгмонт?
— Нет, того-этого, не сказано. А студентик-то, действительно, был выпивши, трезвый-то
кто ж на охрану полезет. А может, и дурак был, а его за пьяного приняли, не знаю, того-этого. Всяко бывает.
— Кто-нибудь, мало ли на свете живого!
—
Кто я? Правда, мне девятнадцать лет, и у нас было воспитание такое, и я… до сих пор не знаю женщин, но разве это что-нибудь значит? Иногда я себя чувствую мальчиком, а то вдруг так стар, словно мне сто лет и у меня не черные глаза, а серые. Усталость какая-то… Откуда усталость, когда я еще не работал?
Как и все,
кто еще не видел, Саша быстро повернулся к раскрытому окну и вздрогнул: повисши руками на подоконнике, в часовенку заглядывал один из гулявших в садике сумасшедших, стриженый, темный, без шапки, — темная и жуткая голова.
—
Кому мои мысли интересны, тот и без слов их знает. Что прикажете сыграть, Василий Васильевич?
И ответила мать: «Ты же радовал меня, сын? Порадуй и теперь. А когда пойдешь на муку, пойду и я с тобою; и не смеешь ты крупинки горя отнять от меня — в ней твое прощение, в ней жизнь твоя и моя. Разве ты не знаешь:
кого любит мать, того любит и Бог! Радуй же, пока не настала мука».
Но я люблю тех, к
кому иду, и верю… в правду.
— Только сейчас, сию минуту, я смотрел на чистое лицо моей матери, и совесть моя была спокойна. А
кто с чистою совестью смотрит в лицо матери, тот не может совершить греха, хотя бы не только все люди, Василий, а сам Бог осудил его!
Ибо как черная мозаика в белый мрамор, так и во все думы и чувства Саши въедалось воспоминание о разговоре и связанные с ним образы; и как не знал Саша,
кому принадлежат его мысли, так не понимал и того, что именно черный Колесников принес ему в этот раз спокойствие и своей тревогой погасил его тревогу.
— С
кем же она пошла? — равнодушно спросила Елена Петровна, равнодушно нюхая ландыши.
— Здравствуй. А это
кто? Андрей Иваныч?
Кто-то невидимый вызвал его раньше времени; кто-то невидимый бродил в потемках по русской земле и полной горстью, как сеятель щедрый, сеял тревогу, воскрешал мертвые надежды, тихим шепотом отворял завороженную кровь.
Кто-то невидимый в потемках бродит по русской земле, и гордое слово бессильно гонится за ним, не может поймать, не может уличить.
Кто он и чего он хочет? Чего он ищет? Дух ли это народный, разбуженный среди ночи и горько мстящий за украденное солнце? Дух ли это Божий, разгневанный беззаконием закон хранящих и в широком размахе десницы своей карающий невинных вместе с виновными? Чего он хочет? Чего он ищет?
— Кто-то забыт. Все ли здесь?
— Кто-то забыт. Кто-то бродит в темноте?
— Кто-то огромный бродит в темноте. Кто-то забыт.
Кто забыт?
«Вот
кого я люблю!» — думал Саша про Еремея, не отводя глаз от застывшего в огненном озарении сурового лица, равнодушного к шутке и разговору и так глубоко погруженного в думу, словно весь лес и вся земля думали вместе с ним.
—
Кто идет? Откликайся, что прешь, как медведь!
— У него ярости много, — настаивал Соловьев, — пусть на случай около выхода орет: наши идут!
Кто не бежал, так убежит, скажут, тридцать человек было. Боткинский Андрон таким-то способом сам-друг целую волость перевязал и старшину лозанами выдрал.
Кто лежал раньше, тот сел; а
кто сидел — поднялся на ноги, расправляет спину, потягиваясь и неправдиво позевывая.
Кто-то невидимый бродит по русской земле; кто-то невидимый полной горстью, как сеятель щедрый, сеет в потемках тревогу, тихим шепотом отворяет завороженную кровь.
В эту пору расцвета славы и силы Сашки Жегулева шайка его разрасталась с такой быстротой, что порою терялись всякие границы:
кто в шайке, а
кто так?
— Никак нет, Александр Иваныч, этого нельзя оставить. Сами посудите: поставил я вчера в пикет Ивана Гнедых и приказал ему глаз не смыкать, и он, подлец, даже побожился. Ну, думаю, я тебя накрою: прихожу, а он и спит, для тепла с головой укрылся и тут себе задувает! Ах ты… толкнул его в зад, а оттуда совсем неизвестное лицо, мальчишка лет шестнадцати. «Ты
кто?» — «Да Гнедых». — «А Иван где?» — «А батьке завтра в волость надо». — «Так что ж ты спишь, такой ты этакий…»
—
Кому ж зарезать? На такое добро не всякий польстится. Товарищ же и зарезал, больше некому.
Четвертым был темный человек Митрофан Петрович, что-то городское, многоречивое и непонятное; лицо у него и бороду словно мыши изгрызли, и туго, как мешок с картошкой, был набит он по самое горло жалобами, обидой и несносной гордыней; и всякому,
кто поговорит с ним пять минут, хотелось и от себя потрепать его за бороду и дать коленом в зад.
—
Кто, не знаю, не говорят, но рассуждение у них было такое: показалось им, будто Александр Иваныч разгневался на арестанта и сам хочет его казнить, так вот, чтоб от греха его избавить, они и забежали… нам, говорят, все едино, всех грехов не учесть, а его душеньке будет обидно.
—
Кто их знает, говорят, совет. Конечно, так, болтают.
— Эй, Андрей Иваныч, интеллигент, а вы ведь знаете,
кто арестанта зарезал… Еремей, ну?
За ним редко
кто следовал, и постепенно установился такой порядок, чтобы и не лезть к атаману, раз он удалился на свое место.