Начал чувствовать ее о. Василий, и чувствовал ее то как отчаяние и безумный страх, то
как жалость, гнев и надежду. И был он по-прежнему суров и холоден с виду, когда ум и сердце его уже плавились на огне непознаваемой правды и новая жизнь входила в старое тело.
Неточные совпадения
Всех людей он искренно считал подлецами и дураками, не знал
жалости ни к тем, ни к другим и собственноручно вешал щенят, которых ежегодно в изобилии приносила черная сучка Цыганка. Одного из щенят, который покрупнее, он оставлял для завода и, если просили, охотно раздавал остальных, так
как считал собак животными полезными. В суждениях своих Иван Порфирыч был быстр и неоснователен и легко отступался от них, часто сам того не замечая, но поступки его были тверды, решительны и почти всегда безошибочны.
— Бах! — стреляло высыхающее дерево, и, вздрогнув, о. Василий отрывал глаза от белых страниц. И тогда видел он и голые стены, и запушенные окна, и серый глаз ночи, и идиота, застывшего с ножницами в руках. Мелькало все,
как видение — и снова перед опущенными глазами развертывался непостижимый мир чудесного, мир любви, мир кроткой
жалости и прекрасной жертвы.
Голос попа звучит крепкою верою и восторгом насытившейся
жалости. Он молчит и смотрит тихо, улыбающимся взглядом, точно не хочет он расстаться с этим бедным человеком, который был слеп от рождения, не видел лица друга и не думал,
как близка к нему божественная милость. Милость — и
жалость, и
жалость!..
Какая-то баба заплакала от большой и смутной
жалости и ушла; оставшиеся долго смотрели на ее вздрагивающую спину и молча, не глядя друг на друга, разошлись.
Скажут, что это ничего больше,
как жалость, сострадание, господствующие элементы в существе женщины.
Неточные совпадения
Разумеется, есть выражение чиновника в Пилате и
жалости в Христе, так
как один олицетворение плотской, другой духовной жизни.
— И главное, что гораздо больше страха и
жалости, чем удовольствия. Нынче после этого страха во время грозы я понял,
как я люблю его.
Но когда его обнажили и мелькнули тоненькие-тоненькие ручки, ножки, шафранные, тоже с пальчиками, и даже с большим пальцем, отличающимся от других, и когда он увидал,
как, точно мягкие пружинки, Лизавета Петровна прижимала эти таращившиеся ручки, заключая их в полотняные одежды, на него нашла такая
жалость к этому существу и такой страх, что она повредит ему, что он удержал ее за руку.
Она
как будто боролась между
жалостью разбудить его и желанием говорить с ним.
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился,
как вредной слабости; и
жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.