Неточные совпадения
Вот сейчас — для выражения маленькой и обыкновенной мысли о недостаточности их
слов и логики Я принужден
был испортить столько прекрасной пароходной бумаги… а что же нужно, чтобы выразить большое и необыкновенное?
…
Есть еще один вопрос, на который ты ждешь ответа: зачем Я пришел на землю и решился на такой невыгодный обмен — из Сатаны, «всемогущего, бессмертного, повелителя и властелина», превратился в… тебя? Я устал искать
слова, которых нет, и я отвечу тебе по-английски, французски, итальянски и немецки, на языках, которые мы оба с тобою хорошо понимаем: мне стало скучно… в аду, и Я пришел на землю, чтобы лгать и играть.
И так далее. Одним
словом, этот господин самым грубейшим образом отвел меня в мою комнату и чуть сам не уложил в постель. Я и не спорил: зачем? Надо сказать, что в эту минуту он Мне очень мало нравился. Мне
было даже приятно, что он уходит, но вдруг у самой двери он обернулся и, сделав шаг, резко протянул ко Мне обе свои белые большие руки. И прошептал...
Не знаю, что говорила Мария. Но — клянусь вечным спасением! — ее взор и весь ее необыкновенный образ
был воплощением такого всеобъемлющего смысла, что всякое мудрое
слово становилось бессмыслицей. Мудрость
слов нужна только нищим духом, богатые же — безмолвны, заметь это, поэтик, мудрец и вечный болтун на всех перекрестках! Довольно с тебя, что Я унизился до
слова.
— Мадонну? — протянул Магнус так длинно, что всего меня обмотал этим
словом. — Нет, дорогой Вандергуд, не замечал. Я не бываю в церкви. Но боюсь, что вам поздно
будет ехать. Римская лихорадка…
Ах, как жаль, что Я лишен возможности творить чудеса! Маленькое и практическое чудо, вроде превращения воды в графинах в кисленькое кианти или нескольких слушателей в паштеты,
было совсем не лишним в эту минуту… Ты смеешься или негодуешь, Мой земной читатель? Не надо ни того, ни другого. Помни, что необыкновенное невыразимо на твоем чревовещательском языке, и Мои
слова только проклятая маска моих мыслей.
Я вижу все легионы пар, начиная с Адама и
Евы, Я вижу их поцелуи и ласки, слышу их
слова, проклятые проклятием однообразия, и Мне становится ненавистным Мой рот, смеющий шептать чужие шепоты, Мои глаза, повторяющие чужие взоры, Мое сердце, покорно поддающееся дешевому заводному ключу.
Точно
слова его
были услышаны: узнанный Март рассмеялся и удалился, насвистывая. Но вскоре новые удары сотрясли железную дверь, и несколько голосов, крича и перебивая друг друга, беспокойно и тревожно говорили о чем-то; слышно
было, как плачет маленький ребенок.
— Вы можете
быть уверены, синьор Магнус, что я ни
слова не позволю себе сказать относительно синьорины Марии. Вы знаете, что я не герой. Но о вас мне позволено
будет спросить: как мне сочетать ваши теперешние
слова с вашим презрением к людям? Помнится, вы что-то очень серьезно говорили о эшафоте и тюрьмах.
— О! Если синьорина Мария действительно любит меня, то моя смерть не может
быть препятствием… впрочем, я выражаюсь не совсем понятно. Хочу сказать, что Мой уход… нет, лучше Я ничего не скажу. Одним
словом, синьор Магнус: теперь вы не согласились бы взять мои миллиарды в ваше распоряжение?
Магнус нахмурился и гневно взглянул на меня: видимо,
слова Мои он почел за насмешку. Но Я
был серьезен и спокоен. Мне показалось, что большие белые руки его несколько дрожат. С минуту он сидел отвернувшись и вдруг круто обернулся.
Приму и это. Еще не нарекла меня своим именем Земля, и не знаю, кто я: Каин или Авель? Но принимаю жертву, как принимаю и убийство. Всюду за тобою и всюду с тобою, человече.
Будем сообща вопить с тобою в пустыне, зная, что никто нас не услышит… а может, и услышит кто-нибудь? Вот видишь: я уже вместе с тобою начинаю верить в чье-то Ухо, а скоро поверю и в треугольный Глаз… ведь не может
быть, честное
слово, чтобы такой концерт не имел слушателя, чтобы такой спектакль давался при пустом зале!
— Да и вы думаете так же. Для маленького зла вы слишком большой человек, как и миллиарды слишком большие деньги, а большое зло… честное
слово, я еще не знаю, что это значит — большое зло? Может
быть, это значит: большое добро? Среди недавних моих размышлений, когда я… одним
словом, пришла такая странная мысль: кто приносит больше пользы человеку: тот, кто ненавидит его, или тот, кто любит? Вы видите, Магнус, как я еще несведущ в человеческих делах и как я… готов на все.
При этих
словах Магнус с силой ударил по столу сжатым кулаком. Лицо его
было мрачно, в темных глазах горело необычное возбуждение. Точно угрожая кому-то, он продолжал...
Если бы слугою моим
было не жалкое
слово, а сильный оркестр, я заставил бы выть и реветь все мои медные трубы.
Я постараюсь
быть точным в моих воспоминаниях и передам не только чувства, но и все
слова, сказанные в тот вечер, — это
было вечером, луна уже светила.
Очень возможно, что
будут не совсем те
слова, что говорились, но, во всяком случае, те, что я слышал и запомнил… если тебя когда-нибудь секли, уважаемый товарищ, то ты знаешь, как трудно самому запомнить и сосчитать все удары розги.
— Опять! Как эти сентиментальные души ищут утешения в
словах! Возьмите сигару, сядьте и слушайте. Уже давно мне нужны деньги, очень большие деньги. В моем прошлом, которое вам ни к чему знать, у меня
были некоторые… неудачи, раздражавшие меня. Дураки и сентиментальные души, вы понимаете? Моя энергия
была схвачена и заперта, как воробей в клетку. Три года неподвижно сидел я в этой проклятой щели, подстерегая случая…
Я слушал молча. Оттого ли, что я сел близко к камину и смотрел в огонь и только слушал,
слова Магнуса слились с видом горящих и раскаленных поленьев: вспыхивало полено новым огнем — и вспыхивало
слово, распадалась на части насквозь раскаленная, красная масса — и
слова разбрызгивались, как горячие угли. В голове у меня
было не совсем ясно, и эта игра вспыхивающих, светящихся, летающих
слов погрузила меня в странный и мрачный полусон. Но вот что сохранила память...
Где
были звезды, пока единым
словом не возжег их владыка вселенной?
Он громко рассмеялся и залпом
выпил стакан вина. Напускное спокойствие покинуло его. В его покрасневших глазах снова запрыгали огоньки хмеля, то веселые и смешливые, как огоньки карнавала, то мрачно-торжественные и дымные, как погребальные факелы у ночной могилы. Мошенник
был пьян, но держался крепко и только шумел ветвями, как дуб под южным ветром. Встав передо мною, он цинично выпрямил грудь, словно весь выставляясь наружу, и точно плюнул в меня
словами...
— Ну! Ты еще долго
будешь думать, осел? Скорее, или я тебя выгоню. Скорее! Ты мне надоел наконец, зачем я трачу на тебя
слова? О чем ты думаешь?
И ты подумай, единственный, кто
был действительно испуган,
был мой Топпи, Топпи, который один только мог знать, что эти
слова мои — ложь!