Поезд стоит пять минут, и Юрасов вмешивается в толпу любопытных: темным бесцветным кольцом облегли они площадку и цепко держатся за проволоку, такие ненужные, бесцветные. И одни из них улыбаются странною осторожною улыбкой, другие хмуры и печальны — той особенной бледной печалью, какая родится у людей при виде
чужого веселья. Но Юрасову весело: вдохновенным взглядом знатока он приглядывается к танцорам, одобряет, легонько притоптывает ногой и внезапно решает:
Неточные совпадения
Матвею все казалось, что он спит или грезит.
Чужое небо, незнакомая красота
чужой природы,
чужое, непонятное
веселье,
чужой закат и
чужое море — все это расслабляло его усталую душу…
Живет такой человек нашего времени, работая свою работу или веселясь своими
весельями, потребляя плоды своих или
чужих трудов для себя и для близких, как и все люди, ненавидя всякого рода стеснения и лишения, вражду и страдания.
Кожемякин видит, как всё, что было цветисто и красиво, — ловкость, сила, удаль, пренебрежение к боли, меткие удары, острые слова, жаркое, ярое
веселье — всё это слиняло, погасло, исчезло, и отовсюду, злою струёй, пробивается тёмная вражда
чужих друг другу людей, — та же непонятная вражда, которая в базарные дни разгоралась на Торговой площади между мужиками и мещанами.
Близ рубежа
чужой земли // Аулы мирные цвели, // Гордились дружбою взаимной; // Там каждый путник находил // Ночлег и пир гостеприимный; // Черкес счастлив и волен был. // Красою чудной за горами // Известны были девы их, // И старцы с белыми власами // Судили распри молодых, //
Весельем песни их дышали! // Они тогда еще не знали // Ни золота, ни русской стали!
Маргаритов.
Чужим горем живет он,
чужими слезами. Мать, брат в поте лица работают, а он пропивает их выстраданные копейки. Да какие деньги у бедной семьи? Разве их на разврат хватит? Нет ли еще где бедных тружеников попроще? И тех обобрать, пусть они плачут да горе мычут. Что ему за дело до
чужих слез! Ему
веселье нужно. Дитя мое, поди ко мне, уйдем от них!