Неточные совпадения
Танюша была меньшая
дочь, и старик
любил ее больше других
дочерей,
как это часто случается; он обеспокоился такими словами и не приказал будить Танюшу до тех пор, покуда сама не проснется.
Любя не менее
дочерей свою сестричку-сиротку,
как называл ее Степан Михайлович, он был очень нежен с ней по-своему; но Прасковья Ивановна, по молодости лет или, лучше сказать, по детскости своей, не могла ценить любви и нежности своего двоюродного брата, которые не выражались никаким баловством, к чему она уже попривыкла, поживши довольно долго у своей бабушки; итак немудрено, что она скучала в Троицком и что ей хотелось воротиться к прежней своей жизни у старушки Бактеевой.
В порыве веселости Степан Михайлыч вытащил было на сцену Лупеневскую и, будто ничего не зная, громко ее спросил: «Что, Флена Ивановна, приглянулась ли тебе моя невестка?» Флена Ивановна с восторгом, удвоенным пивом и наливками, начала уверять, божиться и креститься, что она свою
дочь Лизыньку так не
любит,
как полюбила Софью Николавну с первого взгляда и что
какое счастье послал бог братцу Алексею Степанычу!
Авенариус приехал в третий раз и был вполне утешен состоянием здоровья Софьи Николавны. Он имел полное право торжествовать и радоваться: он первый предложил питье кумыса и управлял ходом лечения. Он и прежде очень
любил свою пациентку, а теперь, так счастливо возвратя ей здоровье, привязался к ней,
как к
дочери.
— Елена Дмитриевна, — сказал он, помолчав, — есть средство спасти тебя. Послушай. Я стар и сед, но
люблю тебя как дочь свою. Поразмысли, Елена, согласна ль ты выйти за меня, старика?
Неточные совпадения
— Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не
люблю дочь, а притворяюсь, что
люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать,
какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
Я к ней наконец так привык,
как к
дочери, и она меня
любила.
На старшую
дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть
какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не
любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то… Я ее
как дочь люблю, монахини на бога не работают,
как я на нее, а она меня за худые простыни воровкой сочла. Кричит, ногами топала, там — у черной сотни, у быка этого. Каково мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было мне? Опять же и ты, — ты вот здесь, тут — смерти ходят, а она ушла, да-а!
— Он
любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, — продолжала она, — он с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит,
как с сестрой… нет,
как с
дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним.