Неточные совпадения
Если гости, евшие и пившие буквально день и ночь, еще не вполне довольны угощением, не вполне напелись своих монотонных песен, наигрались на чебызгах, [Чебызга — дудка, которую башкирец берет в рот, как кларнет, и, перебирая лады пальцами, играет на ней двойными тонами, так что вы слышите в одно и
то же
время каких-то два разных инструмента.
— Полюбились дедушке моему такие рассказы; и хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения, и что, поступя честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому с семейством,
то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо с некоторого
времени до
того надоели ему беспрестанные ссоры с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной жизни, которую он, человек уже не молодой, предпочитал всему.
Дедушка, сообразно духу своего
времени, рассуждал по-своему: наказать виноватого мужика
тем, что отнять у него собственные дни, значит вредить его благосостоянию,
то есть своему собственному; наказать денежным взысканием — тоже; разлучить с семейством, отослать в другую вотчину, употребить в тяжелую работу — тоже, и еще хуже, ибо отлучка от семейства — несомненная порча; прибегнуть к полиции… боже помилуй, да это казалось таким срамом и стыдом, что вся деревня принялась бы выть по виноватом, как по мертвом, а наказанный счел бы себя опозоренным, погибшим.
Две тысячи пятьсот рублей в
то время была великая сумма.
Из безводного и лесного села Троицкого, где было так мало лугов, что с трудом прокармливали по корове, да по лошади на тягло, где с незапамятных
времен пахали одни и
те же загоны, и несмотря на превосходную почву, конечно, повыпахали и поистощили землю, — переселились они на обширные плодоносные поля и луга, никогда не тронутые ни косой, ни сохой человека, на быструю, свежую и здоровую воду с множеством родников и ключей, на широкий, проточный и рыбный пруд и на мельницу у самого носа, тогда как прежде таскались они за двадцать пять верст, чтобы смолоть воз хлеба, да и
то случалось несколько дней ждать очереди.
Я видел его таким в моем детстве, что случилось много лет позднее
того времени, про которое я рассказываю, — и впечатление страха до сих пор живо в моей памяти!
Впрочем, с Степаном Михайловичем и не
то случалось: во
время его отсутствия выдали замуж четырнадцатилетнюю девочку, двоюродную его сестру П. И. Багрову, круглую, но очень богатую сироту, жившую у него в доме и горячо им любимую, — за такого развратного и страшного человека, которого он терпеть не мог.
Староста уже видел барина, знал, что он в веселом духе, и рассказал о
том кое-кому из крестьян; некоторые, имевшие до дедушки надобности или просьбы, выходящие из числа обыкновенных, воспользовались благоприятным случаем, и все были удовлетворены: дедушка дал хлеба крестьянину, который не заплатил еще старого долга, хотя и мог это сделать; другому позволил женить сына, не дожидаясь зимнего
времени, и не на
той девке, которую назначил сам; позволил виноватой солдатке, которую приказал было выгнать из деревни, жить попрежнему у отца, и проч.
Я обещал рассказать особо об Михайле Максимовиче Куролесове и его женитьбе на двоюродной сестре моего дедушки Прасковье Ивановне Багровой. Начало этого события происходило в 1760-х годах, прежде
того времени, о котором я рассказывал в первом отрывке из «Семейной хроники», а конец — гораздо позже. Исполняю мое обещание.
Я имел в своих руках много его писем, из которых очевидно, что он был человек толковый, ловкий и в
то же
время твердый и деловой.
Носились также слухи, вероятно вышедшие из
тех же источников, что майор большой гуляка,
то есть охотник до женского пола и до хмельного, но знает всему место и
время.
Вследствие всего этого принял он Михаила Максимовича холодно и сухо, несмотря на умные и дельные разговоры обо всем и особенно о хозяйстве; когда же гость, увидев Прасковью Ивановну, уже переехавшую в
то время к моему дедушке, стал любезничать с нею, как старый знакомый, и она слушала его с удовольствием,
то у дедушки, по обыкновению, покривилась голова на сторону, посдвинулись брови и покосился он на гостя неласково.
Сейчас послали грамоту к Степану Михайловичу и просили позволения, чтоб внучка, во
время отсутствия своего опекуна и брата приехала погостить к бабушке, но получили короткий ответ; «что Параше и здесь хорошо и что если желают ее видеть,
то могут приехать и прогостить в Троицком сколько угодно».
Муж ее также казался вполне счастливым и в
то же
время был так спокоен и рассудителен, что успокоил бедную Арину Васильевну своими умными речами.
Между
тем время шло, залечивая всякие раны, и духовные и телесные, успокаивая всякие страсти.
Наконец, старик и старуха решились рассказать барыне всё и, улучив
время, когда Прасковья Ивановна была одна, вошли к ней оба; но только вырвалось у старушки имя Михайла Максимовича, как Прасковья Ивановна до
того разгневалась, что вышла из себя; она сказала своей няне, что если она когда-нибудь разинет рот о барине,
то более никогда ее не увидит и будет сослана на вечное житье в Парашино.
Досаждал ли кто Михайлу Максимовичу непокорным словом или поступком, например даже хотя
тем, что не приехал в назначенное
время на его пьяные пиры, — сейчас, по знаку своего барина, скакали они к провинившемуся, хватали его тайно или явно, где бы он ни попался, привозили к Михайлу Максимовичу, позорили, сажали в подвал в кандалы или секли по его приказанию.
В самом деле, через несколько
времени являлся он с своей шайкой, забирал всё, что ему угодно, и увозил к себе; на него жаловались, предписывали произвесть следствие; но Михайла Максимович с первого разу приказал сказать земскому суду, что он обдерет кошками
того из чиновников, который покажет ему глаза, и — оставался прав, а челобитчик между
тем был схвачен и высечен, иногда в собственном его имении, в собственном доме, посреди семейства, которое валялось в ногах и просило помилования виноватому.
В
то время, на котором остановился мой рассказ, церковь по наружности была отделана и наняты были мастеровые для внутренней отделки; столяры, резчики, золотари и иконописцы уже несколько месяцев работали в Парашине, занимая весь господский дом.
Прасковья Ивановна с полною откровенностью сказала ему настоящую правду, но в тоже
время просила, чтобы он не говорил о
том своему семейству и чтоб никто ее ни о чем не расспрашивал.
В
то время, как они соображали, думали, гадали и писали — в Парашине уже всё было решено.
Михайла Максимович пил, гулял и буйствовал; передрал до полусмерти всю свою дворню, не исключая и
того трезвого лакея, который будил его во
время известного события, — за
то, что они его выдали, — и хвалился, что получил от Прасковьи Ивановны крепость на всё ее имение.
Немец-лютеранин, отколотивший беспощадно молодого Багрова, был в
то же
время строгим соблюдателем церковных русских обрядов.
Особенно памятны мне стихи одного путешественника, графа Мантейфеля, который прислал их Софье Николавне при самом почтительном письме на французском языке, с приложением экземпляра огромного сочинения в пяти
томах in quarto [In quarto — латинское «in» значит «в», a «quarlus» «четвертый», инкварто — размер книги, ее формат в четвертую часть бумажного листа.] доктора Бухана, [Бухан Вильям (1721–1805) — английский врач, автор популярной в
то время книги «Полный и всеобщий домашний лечебник…» На русский язык переведена в 1710–1712 гг.] только что переведенного с английского на русский язык и бывшего тогда знаменитою новостью в медицине.
Он мало понимал романическую сторону любви, и мужская его гордость оскорблялась влюбленностью сына, которая казалась ему слабостью, унижением, дрянностью в мужчине; но в
то же
время он понял, что Софья Николавна тут ни в чем не виновата и что всё дурное, слышанное им на ее счет, было чистою выдумкою злых людей и недоброжелательством собственной семьи.
Итак, я предполагаю только, что молодой человек не хитрил, не думал пугнуть своих стариков, напротив, искренне думал застрелиться, если ему не позволят жениться на Софье Николавне; но в
то же
время я думаю, что он никогда не имел бы духу привесть в исполнение такого отчаянного намерения, хотя люди тихие и кроткие, слабодушные, как их называют, бывают иногда способны к отчаянным поступкам более, чем натуры живые и бешеные.
На такие справедливые замечания и советы, почерпнутые прямо из жизни, Софья Николавна умела возражать с удивительной ловкостью и в
то же
время умела так убедительно и живо представить хорошую сторону замужества с человеком, хотя не бойким и не образованным, но добрым, честным, любящим и не глупым, что Николай Федорыч был увлечен ее пленительными надеждами и дал полное согласие.
Николай Федорыч чувствовал себя очень плохо и хотел как можно скорей сыграть свадьбу; но как в
то же
время он желал, чтоб приданое было устроено богато и пышно,
то принуждены были отложить свадьбу на несколько месяцев.
Хотя Софья Николавна слишком хорошо угадывала, какого расположения можно ей было ждать от сестер своего жениха,
тем не менее она сочла за долг быть сначала с ними ласковою и даже предупредительною; но увидя, наконец, что все ее старания напрасны и что чем лучше она была с ними,
тем хуже они становились с нею, — она отдалилась и держала себя в границах светской холодной учтивости, которая не защитила ее, однако, от этих подлых намеков и обиняков, которых нельзя не понять, которыми нельзя не оскорбляться и которые понимать и которыми оскорбляться в
то же
время неловко, потому что сейчас скажут: «На воре шапка горит».
Она справедливо рассуждала, что не должно давать
время и свободу укореняться вредному влиянию сестриц, что необходимо открыть глаза ее жениху и сделать решительное испытание его характеру и привязанности, и что, если и
то и другое окажется слишком слабым,
то лучше разойтись перед венцом, нежели соединить судьбу свою с таким ничтожным существом, которое, по ее собственному выражению, «от солнышка не защита и от дождя не епанча».
Прошла только одна неделя, как приехали ваши сестрицы, и вы уже много переменились ко мне: вы забываете или не смеете иногда исполнять
того, что мне обещали, вы менее проводите со мной
времени, вы смущены, встревожены, вы даже не так ласковы ко мне, как были прежде.
Наконец, мысль потерять обожаемую Софью Николавну представилась ему с поразительною ясностью, ужаснула его и вызвала
то мужество,
ту энергию, к которой бывают способны на короткое
время люди самого слабого, самого кроткого нрава.
Она сама не ожидала
того сердечного волнения и тоскливой жалости, которые испытала в это
время.
Уже пять месяцев Софья Николавна была невестой Алексея Степаныча, и во всё это
время, верная своему намерению перевоспитать своего жениха — невеста не теряла ни одной удобной минуты и старалась своими разговорами сообщать ему
те нравственные понятия, которых у него недоставало, уяснять и развивать
то, что он чувствовал и понимал темно, бессознательно, и уничтожать такие мысли, которые забрались ему в голову от окружающих его людей; она даже заставляла его читать книги и, потом разговаривая с ним о прочитанном, с большим искусством объясняла всё смутно или превратно понятое, утверждая всё шаткое и применяя вымышленное к действительной жизни.
Через несколько
времени они расстались с
тем, чтобы увидеться уже в церкви, где в шесть часов вечера жених должен был ожидать невесту.
Она чувствовала, что испугала Алексея Степаныча, каялась в своей вине и в
то же
время сознавалась в глубине своей души, что способна провиниться опять.
Они не забыли рассказать об исступленном гневе и угрозах Алексея Степаныча за их выходки против Софьи Николавны, и все уговорились держать себя с нею при Степане Михайловиче ласково и не говорить ему прямо ничего дурного насчет невестки, но в
то же
время не пропускать благоприятных случаев, незаметно для старика, восстановлять его против ненавистной им Софьи Николавны.
Надобно сказать, что Степан Михайлыч никогда не сидел в гостиной и входил в нее только при самых необыкновенных случаях и
то на самое короткое
время; в целом доме он знал свою особую горницу и крылечко, весьма незатейливо сложенное из деревянных брусьев и досок; он так привык к ним, что в гостиной был как-то не дома и ему становилось неловко.
Ну вот вам, — продолжал он, — молодая госпожа, а молодого барина вы давно знаете; служите им, когда придет
время, так же верно и усердно, как нам с Ариной Васильевной, а они будут вас за
то любить да жаловать».
Еще не привыкшая протягивать ручку для поцелуев и в
то же
время стоять неподвижно, как статуя, — Софья Николавна принялась было сама целоваться со всеми, что повторялось при получении из рук ее подарка; но Степан Михайлыч вмешался в дело: он смекнул, что эдак придется ему не пить чаю до ужина.
Открыто никто не жаловался, прямо никто не обвинял; но обиняками и намеками дали ему почувствовать, что жена его бессовестно ластится к одному свекру для
того, чтобы потом наплевать на всю остальную семью, что хитрости ее понимают и поймет со
временем и сам Алексей Степаныч, когда очутится ее холопом.
Она не встречала подобного человека: ее отец был старик умный, нежный, страстный и бескорыстный, но в
то же
время слабый, подчиненный тогдашним формам приличия, носивший на себе печать уклончивого, искательного чиновника, который, начав с канцелярского писца, дослужился до звания товарища наместника; здесь же стоял перед ней старец необразованный, грубый по наружности, по слухам даже жестокий в гневе, но разумный, добрый, правдивый, непреклонный в своем светлом взгляде и честном суде — человек, который не только поступал всегда прямо, но и говорил всегда правду.
Подобно всем страстным, восторженным людям, она перенесла некоторую часть качеств, пленивших ее в свекре, на своего молодого, прекрасного друга и любила его в
то время больше, чем когда-нибудь.
После обеда немного отдохнули, потом гуляли по Кинелю, перевозились на
ту сторону, потом пили чай на берегу реки; предлагали гостье поудить рыбу, но она отказалась, говоря, что терпеть не может этой забавы и что ей очень приятно проводить
время с сестрицами.
Несмотря на необыкновенный ум, она не могла понять, как мог человек, страстно ее любящий, любить в
то же
время свое сырое Багрово, его кочковатые рощи, навозную плотину и загнившие воды; как мог он заглядываться на скучную степь с глупыми куликами и, наконец, как он мог несколько часов не видать своей жены, занимаясь противной удочкой и лещами, от которых воняло отвратительной сыростью.
В таком расположении духа приехали они в Старую Мертовщину, где жила в
то время замечательно умная старуха Марья Михайловна Мертвая, [Впоследствии правительство позволило изменить это страшное слово, и сыновья ее стали называться Мертваго.
Через несколько
времени подали самовар, позвали всю семью и молодых, Арина Васильевна, по счастью, успела через сына попросить свою невестку, чтоб она развеселила свекра, который, дескать, не совсем здоров и как-то невесел, и невестка, несмотря да проведенную ночь без сна, несмотря на
то, что на сердце у ней было нерадостно, исполнила как нельзя лучше желание свекрови, которому, конечно, сочувствовали все и всех больше сама Софья Николавна.
Подле Марьи Михайловны сидели молодые, подле Софьи Николавны — ее приятельница Катерина Борисовна, возле которой поместился Кальпинский и целый обед любезничал с обеими молодыми дамами, успевая в
то же
время перекидываться иногда забавным словцом с Алексеем Степанычем — и есть за двоих, вознаграждая себя
тем за строгий пост, который добровольно держал дома по своей необыкновенной скупости.
Он часто обращался к ней во
время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по своему вкусу, потому что, дескать, у нас с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то говорила, я как-то запамятовал…» Наконец, и после обеда: «
то поди прикажи,
то поди принеси…» и множество
тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку и грубоватую иногда форму, были произносимы таким голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком не осталось сомнения, что свекор души не слышит в невестке.
«То-то же, — сказал ей значительно Степан Михайлыч, — теперь ты другим голосом поешь: так не сбивайся же…» Но в эту минуту Софья Николавна, может быть, не желавшая, чтоб такого рода разговор продолжал развиваться, приступила с убедительными просьбами к свекру, чтоб он прилег отдохнуть, хоть на короткое
время, на что он согласился.