Неточные совпадения
Я печатно предлагал всем друзьям и людям, коротко знавшим
Гоголя,
написать вполне искренние рассказы своего знакомства с ним и таким образом оставить будущим биографам достоверные материалы для составления полной и правдивой биографии великого писателя.
Причины же, почему я так поступил, состоят в следующем: четыре года прошли, как мы лишились
Гоголя; кроме биографии и напечатанных в журналах многих статей, о нем продолжают
писать и печатать; ошибочные мнения о
Гоголе, как о человеке, вкрадываются в сочинения всех пишущих о нем, потому что из них — даже сам биограф его — лично
Гоголя не знали или не находились с ним в близких сношениях.
Не вдруг узнали мы настоящее имя сочинителя; но Погодин ездил зачем-то в Петербург, узнал там, кто такой был «Рудый Панько», познакомился с ним и привез нам известие, что «Диканьку»
написал Гоголь-Яновский.
Гоголь хвалил его за веселость, но сказал, что он не то
пишет, что следует, особенно для театра.
Он прибавил, что единственное спасение состоит в том, чтоб я взял на себя постановку пиесы, потому что актеры меня уважают и любят и вся дирекция состоит из моих коротких приятелей; что он
напишет об этом
Гоголю, который с радостью передаст это поручение мне.
Я согласился и ту же минуту
написал сам в Петербург к
Гоголю горячее письмо, объяснив, почему Щепкину неудобно ставить пиесу и почему мне это будет удобно, прибавя, что в сущности всем будет распоряжаться Щепкин, только через меня.
Вследствие письма
Гоголя ко мне Щепкин
писал к нему, что письмо к Загоскину отдано давно, о чем он его уведомлял; но, кажется,
Гоголь не получал этого письма, потому что не отвечал на него и уехал немедленно за границу.
Погодин должен был
написать к
Гоголю письмо следующего содержания: «Видя, что ты находишься в нужде, на чужой стороне, я, имея свободные деньги, посылаю тебе две тысячи рублей ассигнациями.
Перед возвращением своим в Россию он
написал к
Гоголю в Рим самое горячее письмо, убеждая его воротиться в Москву (
Гоголь жил в Риме уже более двух лет) и назначая ему место съезда в Кельне, где Константин будет ждать его, чтоб ехать в обратный путь вместе.
В 1839 году Погодин ездил за границу, имея намерение привезти с собою
Гоголя. Он ни слова не
писал нам о свидании с
Гоголем, и хотя мы сначала надеялись, что они воротятся в Москву вместе, но потом уже потеряли эту надежду. Мы жили лето на даче в Аксиньине, в десяти верстах от Москвы. 29 сентября вдруг получаю я следующую записку от Михаила Семеновича Щепкина...
Это видно из записки Погодина ко мне, в которой он
пишет, что
Гоголь просит меня справиться об этом выпуске; но торопиться было не к чему: выпуск последовал в декабре.
Я
писал Гоголю 20 октября, что, «желая непременно ехать вместе с вами, любезнейший Николай Васильевич, я обращаюсь к вам с вопросом, можете ли вы отложить свой отъезд до вторника?
Зная от Бенардаки, который 14-го числа сам привез мне поутру две тысячи рублей, что именно 16-го
Гоголь обещал у него обедать, я
написал записку к
Гоголю и велел человеку дожидаться его у Бенардаки; но
Гоголь обманул и не приходил обедать.
«
Гоголь никуда не уходил, — сказал Жуковский, — он дома и
пишет.
7 декабря я
написал к
Гоголю обо всем случившемся со мной и также о том, что теперь я сам не знаю, когда поеду, и чтоб он не ждал меня.
В это пребывание свое в Москве
Гоголь играл иногда в домино с Константином и Верой, и она проиграла ему дорожный мешок (sac de voyage).
Гоголь взял обещание с Веры, что она
напишет ему масляными красками мой портрет, на что Вера согласилась с тем, чтобы он прислал нам свой, и он обещал.
Нам казалось непонятным уверение
Гоголя, что ему надобно удалиться в Рим, чтоб
писать об России; нам казалось, что
Гоголь не довольно любит Россию, что итальянское небо, свободная жизнь посреди художников всякого рода, роскошь климата, поэтические развалины славного прошедшего, все это вместе бросало невыгодную тень на природу нашу и нашу жизнь.
Первое действие комедии, о которой
пишет Гоголь, принадлежит к той самой пиесе, которую Щепкин, под названием «Дядька в хлопотах», давал себе в бенефис в прошедшую зиму, через год после кончины
Гоголя.
Просьба к Верочке относится до моего портрета, который она обещала
написать для
Гоголя, исполнению которой, без сомнения, мешало мое отсутствие.
Слова самого
Гоголя утверждают меня в том мнении, что он начал
писать «Мертвые души» как любопытный и забавный анекдот; что только впоследствии он узнал, говоря его словами, «на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет»; что впоследствии, мало-помалу, составилось это колоссальное создание, наполнившееся болезненными явлениями нашей общественной жизни; что впоследствии почувствовал он необходимость исхода из этого страшного сборища человеческих уродов, необходимость — примирения…
Между тем
Гоголь получил известие о нашем несчастье. Не помню,
писал ли я сам к нему об этом, но знаю, что он
написал ко мне утешительное письмо, которое до меня не дошло и осталось для меня неизвестным. Письмо было послано через Погодина; вероятно, оно заключало в себе такого рода утешения, до которых я был большой неохотник и мог скорее рассердиться за них, чем утешиться ими. Погодин знал это очень хорошо и не отдал письма, а впоследствии или затерял, или обманул меня, сказав, что письма не нашел.
Между тем
Гоголь сделал это единственно для того, чтоб избавиться от докучливых вопросов, предлагаемых обыкновенно писателю: «Что вы теперь
пишете?
Погодин сделал много добра
Гоголю, хлопотал за него горячо всегда и везде, передавал ему много денег (не имея почти никакого состояния и имея на руках большое семейство), содержал его с сестрами и с матерью у себя в доме и по всему этому считал, что он имеет полное право распоряжаться в свою пользу талантом
Гоголя и заставлять его
писать в издаваемый им журнал.
На другой день
Гоголь одумался,
написал извинительное письмо к Загоскину (директору театра), прося его сделать письмо известным публике, благодарил, извинялся и наклепал на себя небывалые обстоятельства.
Он не поверил и спросил сам
Гоголя, который сначала отвечал неопределенно: «Может быть», но потом сказал решительно, что он едет, что он не может долее оставаться, потому что не может
писать и потому что такое положение разрушает его здоровье.
Константин был очень огорчен и с горячностью убеждал
Гоголя не ездить, а испытать все средства, чтоб приучить себя
писать в Москве.
Он читал в моей душе, а также в душе Константина, что после тех писем, какие он
писал ко мне, его настоящий поступок, делаемый без искренних объяснений, мог показаться мне весьма двусмысленным, а сам
Гоголь — человеком фальшивым.
Вера очень справедливо
пишет в письме к М. Карташевской, что как-то странно видеть мать
Гоголя и слышать, как она говорит о нем.
На это письмо Константин
писал к
Гоголю следующее...
Очень довольный, что скоро нашел деньги, я сейчас отправил их в Рим через Шевырева и
написал письмо к
Гоголю.
Я не помню, чтоб когда-нибудь получил письмо от
Гоголя через Хомякова, и вообще я удивляюсь и не знаю, какая могла быть причина, что мы так долго не
писали к
Гоголю? Надобно предположить, что письма как-нибудь задерживались на почте или вовсе не доходили.
Решительно не знаю, какие житейские дела могли отнимать у
Гоголя время и могли мешать ему
писать?
Аксаков долго не отвечал
Гоголю и 31 марта 1844 г.
писал о том сыну Ивану...
В октябре того же года
Гоголь спрашивал Н. М. Языкова в письме к нему из Франкфурта: «Спроси Аксаковых, зачем ни один из них не
пишет ко мне?» — а самому С. Т.
писал...
Еще до получения этого письма Аксаков
писал Гоголю...
Гоголь, желая познакомить А. О. Смирнову со своими московскими друзьями и в особенности с Аксаковым,
писал ей от 4 июня 1845 года...
С. Т. Аксаков
писал Гоголю...
Из-за усилившейся болезни глаз Аксаков уже не мог сам
писать, а продиктовал ответ
Гоголю; длинное письмо лишь в нескольких местах писано им собственноручно...
От 7 апреля. «Недавно пересылала нам Смирнова письмо от
Гоголя; он
пишет, что проведет все лето в дороге, что ему необходимо нужно; что поедет в Турцию, в Иерусалим; что он теперь, несмотря на свои физические страдания, испытывает чудные минуты; что его страдания самые необходимы для его труда; и по всему видно, что труд его уже почти готов; он просит всех молиться за него».
От 26 сентября. «Я тебе еще не
писала, что на днях должно выйти новое сочинение
Гоголя, содержание которого неизвестно; оно печатается под величайшим секретом в Петербурге по его поручению; ждем и нетерпеливо, что может оно заключать? У нас же прошли слухи, что будто это отрывки из его переписки с друзьями, что будто он сжег второй том „Мертвых душ“ и так далее; слухи, по которым должно заключить, что он не совсем в здравом уме, по крайней мере слишком односторонен».
Отесенька с тем и
писал письмо к Плетневу, чтобы остановить печатание всех этих нелепостей, но Плетнев так ограничен, что не понял или не хочет понять всей этой нелепости, и говорит: нам порукой Жуковский, который одобрил все намерения
Гоголя.
«Я
написал и послал сильный протест к Плетневу, чтобы не выпускал в свет новой книги
Гоголя, которая состоит из отрывков писем его к друзьям и в которой точно есть завещание к целой России, где
Гоголь просит, чтобы она не ставила над ним никакого памятника, и уведомляет, что он сжег все свои бумаги.
Не обязывая их к полному согласию со мною, я убеждаю их
написать Гоголю с совершенной откровенностью, что они думают.
От 3 декабря. «Я уведомил тебя, что
писал Плетневу; вчера получил от него неудовлетворительный ответ. Письмо к
Гоголю лежало тяжелым камнем на моем сердце; наконец, в несколько приемов я
написал его. Я довольно пострадал за то, но согласился бы вытерпеть вдесятеро более мучения, только бы оно было полезно, в чем я сомневаюсь. Болезнь укоренилась, и лекарство будет не действительно или даже вредно; нужды нет, я исполнил свой долг как друг, как русский и как человек».
Едва только было отправлено это письмо, как прибыл ответ
Гоголя на письмо от 9 декабря 1846 г. из Неаполя (см. выше). Об этом ответе С. Т.
писал 17 февраля 1847 г. сыну Ивану; кроме того, об этом сохранилась и выписка из письма Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 21 февраля 1847 г. Вот она...
«О книге
Гоголя надо говорить или
писать много и долго: я читаю ее во второй раз и очень медленно.
«Прочитав в другой раз статью о лиризме наших поэтов, я впал в такое ожесточение, что, отправляя к
Гоголю письмо Свербеева, вместо нескольких строк, в которых хотел сказать, что не буду
писать к нему письма об его книге до тех пор, пока не получу ответа на мое письмо от 9 декабря,
написал целое письмо, горячее и резкое, о чем очень жалею…
От 17 февраля: «Я желаю, чтоб ты показал или прочел ей <А. О. Смирновой> все, что я
писал о
Гоголе. Я желал бы, чтоб все, мною написанное и сказанное о нем, было тогда же напечатано: ибо теперь, после его ответа на мое письмо, я уже не стану ни говорить, ни
писать о нем. Ты не знаешь этого письма. Я перенес его спокойно и равнодушно; но самые кроткие люди, которые его прочли, приходили в бешенство».
Вместо обычной оживленной переписки между
Гоголем и Аксаковым теперь наступило долгое молчание. Первым его нарушил сам
Гоголь. Он
писал...
Весною 1848 года
Гоголь возвратился в Россию через Одессу. С. Т.
писал ему 21 мая 1848 года...