Неточные совпадения
Когда я взял его за ноги и тряхнул, то весь бок, в который ударил заряд, дочиста облетел, как будто косач был ошпарен кипятком, и не только посинел, но даже
почернел:
раны — никакой, крови — ни капли.
Я послал собаку, и она вынесла мне уже умершую утку
чернь, которая была вся в крови, вытекавшей из боковой
раны прямо против сердца.
Все новые битвы, новые смерти и страдания. Прочитав газету, я не в состоянии ни за что взяться: в книге вместо букв — валящиеся ряды людей; перо кажется оружием, наносящим белой бумаге
черные раны. Если со мной так будет идти дальше, право, дело дойдет до настоящих галлюцинаций. Впрочем, теперь у меня явилась новая забота, немного отвлекшая меня от одной и той же гнетущей мысли.
О далекой родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших матерей и жен; он молил ее, далекую родину, взять его, маленького Райко, и схоронить у себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая
черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей родиной.
И всем ясно представился зарезанный серб, какой-то Боиович, у которого мертвецки-желтый и крючковатый нос, как у Райко, и на горле широкая
черная рана. Было неприятно, и Костюрин с деланым смехом сказал:
Неточные совпадения
Черная кровь и гной густой массой хлынули из
раны.
Сиротство и грубые прикосновения в самый нежный возраст оставили
черную полосу на душе,
рану, которая никогда не срасталась вполне.
Какой-то человек, весь окровавленный, у которого лицо, при бледном свете лунного серпа, казалось от крови
черным, бегал по улице, ругался и, нисколько не обращая внимания на свои
раны, искал шапку, потерянную в драке.
Наконец, в изнурении от
ран и усталости, я падаю на землю и кричу: «Победа!» Генерал подъезжает ко мне и спрашивает: «Где он — наш спаситель?» Ему указывают на меня, он бросается мне на шею и с радостными слезами кричит: «Победа!» Я выздоравливаю и, с подвязанной
черным платком рукою, гуляю по Тверскому бульвару.
Конверт взорван — скорее подпись — и
рана — это не I, это… О. И еще
рана: на листочке снизу, в правом углу — расплывшаяся клякса — сюда капнуло… Я не выношу клякс — все равно: от
чернил они или от… все равно от чего. И знаю — раньше — мне было бы просто неприятно, неприятно глазам — от этого неприятного пятна. Но почему же теперь это серенькое пятнышко — как туча, и от него — все свинцовее и все темнее? Или это опять — «душа»?