Неточные совпадения
С
этих пор щенок по целым часам со мной не расставался; кормить его по нескольку раз в
день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет, разумеется, уже не в комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Я принялся было за Домашний лечебник Бухана, но и
это чтение мать сочла почему-то для моих лет неудобным; впрочем, она выбирала некоторые места и, отмечая их закладками, позволяла мне их читать; и
это было в самом
деле интересное чтение, потому что там описывались все травы, соли, коренья и все медицинские снадобья, о которых только упоминается в лечебнике.
Но для
этой поездки надобно было иметь деньги, а притом куда
девать, на кого оставить двух маленьких детей?
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об
этом между отцом и матерью и наконец узнал, что
дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а детей, то есть нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
В самом
деле, нигде нельзя отыскать такого разнообразия гальки, как на реке Белой; в
этом я убедился впоследствии.
Эта первая кормежка случилась не в поле, а в какой-то русской деревушке, которую я очень мало помню; но зато отец обещал мне на другой
день кормежку на реке Деме, где хотел показать мне какую-то рыбную ловлю, о которой я знал только по его же рассказам.
Отец увидел
это и, погрозя пальцем, указал на мать; я кивнул и потряс головою в знак того, что понимаю, в чем
дело, и не встревожу больную.
Тут я узнал, что дедушка приходил к нам перед обедом и, увидя, как в самом
деле больна моя мать, очень сожалел об ней и советовал ехать немедленно в Оренбург, хотя прежде, что было мне известно из разговоров отца с матерью, он называл
эту поездку причудами и пустою тратою денег, потому что не верил докторам.
Уж на третий
день, совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что тут такое есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней человек лежит, спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что
это он.
С тех пор его зовут не Арефий, а Арева» [Замечательно, что
этот несчастный Арефий, не замерзший в продолжение трех
дней под снегом, в жестокие зимние морозы, замерз лет через двадцать пять в сентябре месяце, при самом легком морозе, последовавшем после сильного дождя!
В один из таких скучных, тяжелых
дней вбежала к нам в комнату девушка Феклуша и громко закричала: «Молодые господа едут!» Странно, что я не вдруг и не совсем поверил
этому известию.
Понимая
дело только вполовину, я, однако, догадывался, что маменька гневается за нас на дедушку, бабушку и тетушку и что мой отец за них заступается; из всего
этого я вывел почему-то такое заключение, что мы должны скоро уехать, в чем и не ошибся.
В несколько
дней я как будто переродился; стал жив, даже резов; к дедушке стал бегать беспрестанно, рассказывать ему всякую всячину и сейчас попотчевал его чтением «Детского чтения», и все
это дедушка принимал благосклонно; угрюмый старик также как будто стал добрым и ласковым стариком.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый
день; доктор Авенариус — также:
это был давнишний друг нашего дома.
Энгельгардт вздумал продолжать шутку и на другой
день, видя, что я не подхожу к нему, сказал мне: «А, трусишка! ты боишься военной службы, так вот я тебя насильно возьму…» С
этих пор я уж не подходил к полковнику без особенного приказания матери, и то со слезами.
Разумеется, все узнали
это происшествие и долго не могли без смеха смотреть на Волкова, который принужден был несколько
дней просидеть дома и даже не ездил к нам; на целый месяц я был избавлен от несносного дразненья.
Я считал
дни и часы в ожидании
этого счастливого события и без устали говорил о Сергеевке со всеми гостями, с отцом и матерью, с сестрицей и с новой нянькой ее, Парашей.
Это средство несколько помогло: мне стыдно стало, что Андрюша пишет лучше меня, а как успехи его были весьма незначительны, то я постарался догнать его и в самом
деле догнал довольно скоро.
И наконец пришел
этот желанный
день и час!
Одна из семи жен Мавлютки была тут же заочно назначена в
эту должность: она всякий
день должна была приходить к нам и приводить с собой кобылу, чтоб, надоив нужное количество молока, заквасить его в нашей посуде, на глазах у моей матери, которая имела непреодолимое отвращение к нечистоте и неопрятности в приготовлении кумыса.
Теперь я рассказал об
этом так, как узнал впоследствии; тогда же я не мог понять настоящего
дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а может быть, и драться.
Удивительно и трудно поверить, что я не
разделял общего увлечения и потому был внимательным наблюдателем всей
этой живой и одушевленной картины.
Мансуров не мог оставаться без какого-нибудь охотничьего занятия; в
этот же
день вечером он ходил с отцом и с мужем Параши, Федором, ловить сетью на дудки перепелов.
Без А. П. Мансурова,
этого добрейшего и любезнейшего из людей, охоты не клеились, хотя была и тоня, только
днем, а не ночью и, разумеется, не так изобильная, хотя ходили на охоту с ружьями и удили целым обществом на озере.
В один прекрасный осенний
день,
это было воскресенье или какой-нибудь праздник, мы возвращались от обедни из приходской церкви Успения Божией Матери, и лишь только успели взойти на высокое наше крыльцо, как вдруг в народе, возвращающемся от обедни, послышалось какое-то движение и говор.
На другой
день я уже рассказывал свои грезы наяву Параше и сестрице, как будто я сам все видел или читал об
этом описание.
Скоро наступила жестокая зима, и мы окончательно заключились в своих детских комнатках, из которых занимали только одну. Чтение книг, писанье прописей и занятия арифметикой, которую я понимал как-то тупо и которой учился неохотно, — все
это увеличилось само собою, потому что прибавилось времени: гостей стало приезжать менее, а гулять стало невозможно. Доходило
дело даже до «Древней Вивлиофики».
Вероятно, долго продолжались наши крики, никем не услышанные, потому что в
это время в самом
деле скончался дедушка; весь дом сбежался в горницу к покойнику, и все подняли такой громкий вой, что никому не было возможности услышать наши детские крики.
Наступил
этот печальный и торжественный
день.
Я плохо понимал, о чем шло
дело, и
это не произвело на меня никакого впечатления; но я, как и всегда, поспешил рассказать об
этом матери.
С лишком год прошел после неудачной моей попытки учить грамоте милую мою сестрицу, и я снова приступил к
этому важному и еще неблагодарному для меня
делу, неуспех которого меня искренне огорчал.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в
этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же
дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
На другой
день догадка моя подтвердилась: мать точно была больна;
этого уже не скрывали от нас.
Тяжело прошел
этот мучительный
день.
Я сейчас стал проситься к маменьке, и просился так неотступно, что Евсеич ходил с моей просьбой к отцу; отец приказал мне сказать, чтоб я и не думал об
этом, что я несколько
дней не увижу матери.
Меня так встревожило и огорчило
это известие, что Параша не знала, как поправить
дело.
Видя приготовления к крестинам и слыша, что говорят о них, я попросил объяснения
этому, неслыханному и невиданному мною,
делу.
Я ничего не читал и не писал в
это время, и мать всякий
день отпускала меня с Евсеичем удить: она уже уверилась в его усердии и осторожности.
Там можно было удить и крупную и мелкую рыбу: в стари́це, тихой и довольно глубокой, брала крупная, а с другой стороны, где Бугуруслан бежал мелко и по чистому
дну с песочком и камешками, отлично клевали пескари; да и сидеть под тенью берез и лип, даже без удочки, на покатом зеленом берегу, было так весело, что я и теперь неравнодушно вспоминаю об
этом времени.
Это была ямочка, или, скорее сказать, лощинка среди двора, возле тетушкиного амбара; вероятно, тут было прежде какое-нибудь строение, потому что только тут и родились шампиньоны; у бабушки называлось
это место «золотой ямкой»; ее всякий
день поливала водой косая и глухая девка Груша.
Опасаясь худших последствий, я, хотя неохотно, повиновался и в последние
дни нашего пребывания у Чичаговых еще с большим вниманием слушал рассказы старушки Мертваго, еще с большим любопытством расспрашивал Петра Иваныча, который все на свете знал, читал, видел и сам умел делать; в дополненье к
этому он был очень весел и словоохотен.
Удивление мое к
этому человеку, необыкновенному по уму и дарованьям, росло с каждым
днем.
Это был человек гениальный в своем
деле; но как мог образоваться такой человек у моего покойного дедушки, плохо знавшего грамоте и ненавидевшего всякие тяжбы?
В самых зрелых летах, кончив с полным торжеством какое-то «судоговоренье» против известного тоже доки по тяжебным
делам и сбив с поля своего старого и опытного противника, Пантелей Григорьич, обедая в
этот самый
день у своего доверителя, — вдруг, сидя за столом, ослеп.
Матери моей очень не понравились
эти развалины, и она сказала: «Как
это могли жить в такой мурье и где тут помещались?» В самом
деле, трудно было отгадать, где тут могло жить целое семейство, в том числе пять дочерей.
Когда тебе захочется меня видеть — милости прошу; не захочется — целый
день сиди у себя: я за
это в претензии не буду; я скучных лиц не терплю.
Кроме нескольких
дней простоя в
этих деревнях, мы ехали с лишком восемь
дней.
В самом
деле, в сравнении с богатым Чурасовым, похожим на город,
это были какие-то зимние юрты кочующего народа.
Вот как происходило
это посещение: в назначенный
день, часов в десять утра, все в доме было готово для приема гостей: комнаты выметены, вымыты и особенно прибраны; деревенские лакеи, ходившие кое в чем, приодеты и приглажены, а также и вся девичья; тетушка разряжена в лучшее свое платье; даже бабушку одели в шелковый шушун и юбку и повязали шелковым платком вместо белой и грязной какой-то тряпицы, которою она повязывалась сверх волосника и которую едва ли переменяла со смерти дедушки.