Неточные совпадения
Кормилица, страстно меня любившая, опять несколько раз является в моих воспоминаниях, иногда вдали, украдкой смотрящая
на меня из-за других, иногда целующая мои
руки, лицо и плачущая надо мною.
Я не умел поберечь сна бедной моей матери, тронул ее
рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!» Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув
на мое посвежевшее лицо.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми
руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся
на некоторое время.
Люди принялись разводить огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее
на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил огня
на большой кусок труту, завернул его в сухую куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял в
руку и начал проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили огонь под готовый костер дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Я схватил Ефрема за
руку, и мы пошли
на перевоз.
По обоим берегам реки было врыто по толстому столбу, к ним крепко был привязан мокрый канат толщиною в
руку; по канату ходил плот, похожий устройством
на деревянный пол в комнате, утвержденный
на двух выдолбленных огромных деревянных колодах, которые назывались там «комягами».
Ефрем, или Евсеич, как я его звал, держа меня крепко за
руку, вошел со мною
на плот и сказал одному башкирцу: «Айда знако́м, гуляй
на другой сторона».
И башкирец очень охотно, отвязав плот от причала, засучив свои жилистые
руки, став лицом к противоположному берегу, упершись ногами, начал тянуть к себе канат обеими
руками, и плот, отделяясь от берега, поплыл поперек реки; через несколько минут мы были
на том берегу, и Евсеич, все держа меня за
руку, походив по берегу, повысмотрев выгодных мест для уженья, до которого был страстный охотник, таким же порядком воротился со мною назад.
Мать вела меня за
руку, а нянька несла мою сестрицу, которая с необыкновенным любопытством смотрела
на невиданное ею зрелище; мне же хотя удалось видеть нечто подобное в Уфе, но тем не менее я смотрел
на него с восхищением.
Гордые животные, раскормленные и застоявшиеся, ржали, подымались
на дыбы и поднимали
на воздух обоих конюхов, так что они висели у них
на шеях, крепко держась правою
рукою за узду.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими
руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать
на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Мать высунулась из окна, посмотрела
на рассеянные чувашские избы и, указав
рукою на один двор, стоявший отдельно от прочих и заключавший внутри себя небольшой холм, сказала: «Вот где я желала бы остановиться».
«Не разгляжу теперь, — продолжал дедушка, жмурясь и накрыв глаза
рукою, —
на кого похож Сережа: когда я его видел, он еще ни
на кого не походил.
Увидя меня, он сейчас спустил ее
на пол и ласково сказал: «Подойди-ка ко мне, Сережа», — и протянул
руку.
Дедушка с бабушкой стояли
на крыльце, а тетушка шла к нам навстречу; она стала уговаривать и ласкать меня, но я ничего не слушал, кричал, плакал и старался вырваться из крепких
рук Евсеича.
Так, например, я рассказывал, что у меня в доме был пожар, что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то есть с двумя куклами, которых держал в
руках); или что
на меня напали разбойники и я всех их победил; наконец, что в багровском саду есть пещера, в которой живет Змей Горыныч о семи головах, и что я намерен их отрубить.
Дедушка сидел
на кровати, а возле него по одну
руку отец, по другую мать.
Наконец он садился за стол, натирал
на тарелку краски, обмакивал кисточку в стакан — и глаза мои уже не отрывались от его
руки, и каждое появление нового листка
на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или какой-нибудь черты в человеческом лице приветствовал я радостными восклицаниями.
Евсеич пошел с нами, держа в
руках приготовленные удочки; мать смеялась, глядя
на нас, и весело сказала: «Окон и дверей нет, а удочки у вас готовы».
Уж первая сорвалась, так удачи не будет!» Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее
на поверхность воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в
руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, — я не так близко к сердцу принял эту потерю и говорил, что, может быть, это была маленькая рыбка.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы. Мать с удовольствием заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и
руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Мы сидели
на своем крыльце; отец пошел навстречу гостю, протянул ему
руку и сказал: «Салям маликум, Мавлют Исеич».
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя
руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря
на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Привели детскую маленькую лошадку; все вышли
на крыльцо, меня посадили и дали мне в
руки повод.
Поехал и мой отец, но сейчас воротился и сказал, что бал похож
на похороны и что весел только В.**, двое его адъютантов и старый депутат, мой книжный благодетель, С. И. Аничков, который не мог простить покойной государыне, зачем она распустила депутатов, собранных для совещания о законах, и говорил, что «пора мужской
руке взять скипетр власти…».
Это была для меня совершенная новость, и я, остановясь, с любопытством рассматривал, как пряхи, одною
рукою подергивая льняные мочки, другою вертели веретена с намотанной
на них пряжей; все это делалось очень проворно и красиво, а как все молчали, то жужжанье веретен и подергиванье мочек производили необыкновенного рода шум, никогда мною не слыханный.
Светильня нагорела, надо было снять со свечи, но я не решился и
на одну минуту расстаться с
рукой Параши: она должна была идти вместе со мной и переставить свечу
на стол возле меня так близко, чтоб можно было снимать ее щипцами, не вставая с места.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто
на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под
руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие
на дворе, кланялись в землю.
На одно мгновение мне захотелось даже еще раз его увидеть и поцеловать исхудалую его
руку.
Напрасно Сурка ласкался, забегал мне в лицо, прыгал
на меня, лизал мои
руки, — я совершенно не мог им заниматься.
В комнате было так темно, что я видел только образ матери, а лица разглядеть не мог; нас подвели к кровати, поставили
на колени, мать благословила нас образом, перекрестила, поцеловала и махнула
рукой.
Но я неотступными просьбами выпросил позволение подержать
на своих
руках моего крестного сына — разумеется, его придерживала бабушка-повитушка, — и я долго оставался в приятном заблуждении, что братец мой крестный сын, и даже, прощаясь, всегда его крестил.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв
на правой
руке ястреба, а левою
рукою удерживая
на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет
на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, —
на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Один раз, когда мы весело разговаривали с бабушкой, рыжая крестьянская девчонка подала ей свой клочок пуха, уже раз возвращенный назад; бабушка посмотрела
на свет и, увидя, что есть волосья, схватила одной
рукою девочку за волосы, а другою вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную девочку…
Какие большие куклы с подсвечниками в
руках возвышались
на каменных столбах по углам комнаты!
Николай отвечал, что дворня давно у него от
рук отбилась и что это давно известно Прасковье Ивановне, а Михайлушка,
на которого я смотрел с особенным любопытством, с большою важностью сказал, явно стараясь оправдать лакеев, что это ошибка поваров, что кушанье сейчас подадут и что он не советует тревожить Прасковью Ивановну такими пустяками.
Отец рассказывал подробно о своей поездке в Лукоянов, о сделках с уездным судом, о подаче просьбы и обещаниях судьи решить дело непременно в нашу пользу; но Пантелей Григорьич усмехался и, положа обе
руки на свою высокую трость, говорил, что верить судье не следует, что он будет мирволить тутошнему помещику и что без Правительствующего Сената не обойдется; что, когда придет время, он сочинит просьбу, и тогда понадобится ехать кому-нибудь в Москву и хлопотать там у секретаря и обер-секретаря, которых он знал еще протоколистами.
Одни говорили, что беды никакой не будет, что только выкупаются, что холодная вода выгонит хмель, что везде мелко, что только около кухни в стари́це будет по горло, но что они мастера плавать; а другие утверждали, что, стоя
на берегу, хорошо растабарывать, что глубоких мест много, а в стари́це и с
руками уйдешь; что одежа
на них намокла, что этак и трезвый не выплывет, а пьяные пойдут как ключ ко дну.
В прошлом лете я не брал в
руки удочки, и хотя настоящая весна так сильно подействовала
на меня новыми и чудными своими явлениями — прилетом птицы и возрождением к жизни всей природы, — что я почти забывал об уженье, но тогда, уже успокоенный от волнений, пресыщенный, так сказать, тревожными впечатлениями, я вспомнил и обратился с новым жаром к страстно любимой мною охоте, и чем ближе подходил я к пруду, тем нетерпеливее хотелось мне закинуть удочку.
Они неравнодушно приняли наш улов; они ахали, разглядывали и хвалили рыбу, которую очень любили кушать, а Татьяна Степановна — удить; но мать махнула
рукой и не стала смотреть
на нашу добычу, говоря, что от нее воняет сыростью и гнилью; она даже уверяла, что и от меня с отцом пахнет прудовою тиной, что, может быть, и в самом деле было так.
Мы с Евсеичем стояли
на самом высоком берегу Бугуруслана, откуда далеко было видно и вверх и вниз, и смотрели
на эту торопливую и суматошную ловлю рыбы, сопровождаемую криком деревенских баб, мальчишек и девчонок; последние употребляли для ловли рыбы связанные юбки и решета, даже хватали добычу
руками, вытаскивая иногда порядочных плотиц и язиков из-под коряг и из рачьих нор, куда во всякое время особенно любят забиваться некрупные налимы, которые также попадались.
Сидя под освежительной тенью,
на берегу широко и резво текущей реки, иногда с удочкой в
руке, охотно слушала она мое чтение; приносила иногда свой «Песенник», читала сама или заставляла меня читать, и как ни были нелепы и уродливы эти песни, принадлежавшие Сумарокову с братией, но читались и слушались они с искренним сочувствием и удовольствием.
Изредка езжал я с отцом в поле
на разные работы, видел, как полют яровые хлеба: овсы, полбы и пшеницы; видел, как крестьянские бабы и девки, беспрестанно нагибаясь, выдергивают сорные травы и, набрав их
на левую
руку целую охапку, бережно ступая, выносят
на межи, бросают и снова идут полоть.
Я видел, как она стала
на колени и, щупая
руками землю под листьями папоротника, вынимала оттуда грузди и клала в свою корзинку.
Передо мною открылось возвышение,
на котором сидело множество людей, державших в
руках неизвестные мне инструменты.
Держа ложку в
руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча глаза,
на эту кучу людей, то есть
на оркестр, где все проворно двигали
руками взад и вперед, дули ртами и откуда вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг
на возвышении показались две девицы в прекрасных белых платьях, с голыми
руками и шеей, все в завитых локонах; держа в
руках какие-то листы бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Нас подхватили под
руки, перевели и перенесли в это легкое судно; мы расселись по лавочкам
на самой его середине, оттолкнулись, и лодка, скользнув по воде, тихо поплыла, сначала также вверх; но, проплыв сажен сто, хозяин громко сказал: «Шапки долой, призывай бога
на помочь!» Все и он сам сняли шапки и перекрестились; лодка
на минуту приостановилась.
«С богом,
на перебой, работайте, молодцы», — проговорил кормщик, налегши обеими
руками и всем телом
на рукоятку тяжелого кормового весла; спустя ее до самого дна кормы и таким образом подняв нижний конец, он перекинул весло
на другую сторону и повернул нос лодки поперек Волги.
Отчаянный крик испуганной старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот раздавался по всему дому; но мне жалко было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал в то же время о том, какой бы чудесный рыцарь вышел из Карамзина, если б надеть
на него латы и шлем и дать ему в
руки щит и копье.